Шрифт:
Бесшумно подхожу к магнитофону, нажимаю кнопку. И вновь несутся кристально чистые звуки рояля. Последние такты "Арабески". И тишина, наступившая вслед за этим, - это особая тишина, дрожащие звуки которой слышны только душе.
Почему, господи, мой мир не может свестись к этому немому волшебству? На мгновение я испытываю соблазн избавиться от монстров, затолкать их назад, в глубину зловонных лежбищ, откуда они были извлечены колдовскими чарами черного чемодана. Но нет, процесс должен неумолимо развиваться дальше. И в итоге я преодолеваю слабость, которая, быть может, свойственна всем искусным полководцам в минуту успешного завершения разработанной операции.
Магнитофонная катушка продолжает вращаться, не воспроизводя никаких звуков, кроме тихого шороха.
– Может, на этой пленке записана только музыка, - говорит Улисс откуда-то из глубины комнаты; он спрятался там, словно в укрытии.
Не успел он закончить фразу, как раздался женский голос, да так громко, что мне пришлось уменьшить звук:
"…Дай-ка, милый, я попробую! Рискну! Ой, как интересно! А микрофона я боюсь!"
Слышится смех, прелестный смех юной женщины. Затем она добавляет:
– "Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле…"
Я выключаю звук, потому что Улисс кидается ко мне с вытаращенными глазами.
– Вы думаете, это она?
– кричит он, задыхаясь.
– Ее голос, а она мертва! Она здесь - веселая, живая. И в то же время она лежит где-то там, в земле… Моя жена… моя жена! О, как ужасно! Смогу ли я все это перенести!
Он тяжело дышит и внушает мне в этот момент жалость.
– Хотите, мы выключим магнитофон?
– спрашиваю я мягко.
– Нет, я хочу слышать!
– запальчиво произносит он.
– Возможно, она обращается ко мне, ко мне, мосье!… Продолжим, прошу вас!
Я перематываю пленку, чтобы вновь услышать начало записи, затем включаю звук.
– "…как интересно! А микрофона я боюсь!… Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле: "Твое тело, обжигающее, словно пламя…"
Она начинает декламировать, но тут же голос снова звучит нормально - она объясняет:
– "…Мое любимое стихотворение. Оно о стольком напоминает! Отейль… это было в самом начале, помнишь?… Ну, я начинаю!"
Звучит стихотворение:
"Твое тело, обжигающее, словно пламя, Твое тело, влекущее, словно море, Твое тело, костер и корабль, Оно - вода и огонь, Питающее мою боль. А я - мореплаватель, Засыпающий На дне твоей нежности, Когда, еще задыхаясь, На исходе наших ночей Припадаю к тебе И пью твое золото и твою тайну, Не слыша утреннюю птицу, Околдовавшую Отейль."– "Париж, 3 июня, 1960 года."
Пауза. И голос с лукавством произносит:
– "Видишь, я помню даже дату!"
Потом наступает тишина. Тишина, в которой таится нечто ужасное, ибо кажется, что голос умолк навсегда. Еще некоторое время катушка вращается беззвучно, но я окончательно останавливаю пленку в полной уверенности, что она выдала все свои секреты.
– 3 июня 1960 года!
– говорит Улисс.
– Вы слышали, 3 июня тысяча девятьсот шестидесятого!
– Ну и что?
– А то, что она, само собой разумеется, обращается ко мне! Тысяча девятьсот шестидесятый - это семь лет назад. Тот, другой, Поль, наверняка еще не появился в ее жизни. Значит, она разговаривает со мной. Со мной, своим мужем. Сколько теплоты, какое доверие между нами! И страсть! Ах, как это все жестоко!
Он мечется по комнате с безумным видом. Мне кажется, еще немного, и с ним случится нервный припадок. Я прошу его успокоиться, но знаю, что все мои уговоры бесполезны. Он дошел до той степени возбуждения, когда остаешься глух к доводам разума. И меня восхищает процесс, совершившийся в его рассудке. Какая перемена произошла с тем потерянным существом, которое постучалось накануне в мою дверь!
Он все бродит по комнате, словно пьяный, и я уже с трудом разбираю его бормотание:
– Но кто же он, этот человек? Человек, который все разрушил? Надо непременно узнать! Я должен его найти!
Последние слова прозвучали громко и отчетливо.
– Почему вы хотите его найти?
– интересуюсь я.
– Вы еще спрашиваете? Этого вора! Убийцу! Может, он и ускользнул от меня на пароходе, но в следующий раз…
Он не заканчивает фразу, его потемневший взгляд ясно говорит о том, на какие крайности он способен.
– Вы с ума сошли!
– говорю я ему.
– А вы, вы бы его пощадили?
– Речь не обо мне. Вы несете вздор. Я понимаю ваш гнев, понимаю даже ваше желание отомстить. Но есть же другие способы. Законные.
Я очень нравлюсь себе в этой роли - сдерживаю, регулирую. Кажется, я слышу собственный голос. Будто он записан на пленке, наслаждаюсь его плавными модуляциями, которые прекрасно сочетаются с моим по-отечески строгим тоном.
– В конце концов, - говорю я еще, - он - убийца. Он должен предстать перед судом. Вы можете потребовать расследования.
– Его оправдают!
– зло бросает Улисс.
– Не говорите глупостей!
– Это убийство на почве ревности. Он отделается несколькими годами тюрьмы. О, это слишком мягкое наказание!