И она со всего размаха съездила мне по щеке.

Удар у нее был тяжелый.

Губа сразу опухла, а крохотный фианит на ее перстне распорол мне щеку.

Я чувствовала, как по щеке сбегает струйка крови, и с ужасом поняла, что несколько капель уже упали на мой белый шарфик.

Следующий удар нанесла Прорва.

Она предпочла для физических упражнений мой живот.

Вернее, солнечное сплетение.

А это было очень неудобно, так как естественная реакция для человека, когда его бьют в солнечное сплетение, — согнуться пополам.

Мне же не давали этого сделать наручники и кисть Михаила Юрьевича Лермонтова, к которой я была прикована.

— Тебе говорили? — Это осведомилась Прорва, снова ударяя меня в живот.

— Тебя предупреждали? — вторила ей Дракула, разбивая мне нос.

Шарфик был загублен окончательно.

— Так куда же ты суешься, тварь?! — уже кричала Прорва, хватая меня за ухо и поворачивая его на сто восемьдесят градусов.

— В следующий раз тебя просто уроют, — пообещала Дракула, ограничившись подзатыльником.

Очевидно, для контраста со следующим разом.

— Хватит об нее руки марать, — сплюнула Прорва. — Кровища сейчас опасна. Вдруг у нее СПИД?

— И то правда, — согласилась Дракула.

Обе бандитки, мгновенно преобразившись в прогуливающихся дам предпенсионного возраста, чинно удалились в сторону конечной остановки троллейбуса, идущего в город.

Я осталась вдвоем с Михаилом Юрьевичем.

Дождавшись, когда злобные истязательницы скроются из виду, я, изловчившись, достала из сумочки булавку и стала ковыряться в замке американских самозатягивающихся наручников.

— Мама, а почему эта тетя залезла на пьедестал? — услышала я сбоку детский голосок.

— Тише, детка, — шикнула на ребенка мама. — Тете захотелось рассмотреть дядю Лермонтова поближе.

Я, вполголоса чертыхаясь, возилась с наручниками, боясь поднять заляпанное кровью лицо.

— Я им покажу «Княжну Мэри»! — бормотала я. — Я им устрою «Бородино»!

Наконец замок поддался.

Оставив браслет наручников на запястье чугунного поэта, я спустилась к воде и умыла лицо.

Отфыркавшись и сверив в зеркальце свое теперешнее состояние с прежним, я пришла к выводу, что мой фасад не так уж сильно попорчен.

Я снова закурила, ощущая на распухших губах соленый привкус крови.

Кому-то я очень мешаю. И, по-моему, это здорово.

Меня остановил первый же милицейский патруль.

— Ваши документы! — небрежно козырнул лейтенант.

Пока он тщательно изучал мой паспорт, я стояла в нетерпеливом ожидании.

Протянув мне назад красные корочки, милиционер подозрительно осмотрел мое лицо и на всякий случай поинтересовался:

— Какие-то проблемы?

— Поцапались с подружкой из-за паренька, — ответила я, стараясь казаться как можно более легкомысленной. — Она говорит, что он похож на Бельмондо, а я этого француза терпеть не могу.

— А-а… — протянул лейтенант. — Тогда, конечно…

Встреча с милицией побудила меня совершить звонок давнему приятелю из органов внутренних дел.

Миша Кленов в свое время был обычным карманником, но воровская романтика сильно проигрывала романтике милицейской, и Миша переметнулся на другую сторону баррикад.

Его, разумеется, приняли с распростертыми объятиями.

Человек он был неплохой, хотя и без четких нравственных устоев.

Но мне в данном случае нужна была информация, а не проповедь.

— Здравствуй, Миша, — проворковала я в трубку. — Сколько лет, сколько зим.

— Две зимы и три лета, если быть точным, — весело ответил мне Кленов. — И поскольку я знаю, что просто так ты бы не позвонила, то давай выкладывай, что там у тебя стряслось.

— Меня побили, — честно призналась я. — Второй раз за эти два дня. И причем — те же самые люди.

— Ну ты даешь! Наверняка ты кому-то перебежала дорожку, и тебя приняли за черную кошку. А как выглядели эти парни? Ты сможешь дать их описание?

— Это были не парни, Миша, — грустно сказала я.

Не успела я продиктовать приметы обоих существ женского пола — назвать их женщинами у меня просто не поворачивался язык, — как Мишка Кленов радостно воскликнул:

— Да это наши старые знакомые! Одну зовут Маша, другую Катя…

— При мне они называли друг дружку более неприятными именами.