Уж в освещенных магазинахИ в окнах лавок овощныхМороз играет на витринахЦветами радуг ледяных.Там – масла сливочного глыбаИ замороженная рыба,Там зайцы жирные висят.Хозяек опытные взорыПленяют дичи, поросятИ овощей зеленых горы.Лазурь вечерняя темней...И снежных искр, живых огней
ХХХIII
Как будто полон воздух синий...А в сердце Ольги – тишина.Как посреди немой пустыни —Она в толпе совсем одна,Мертва, бесчувственна... ЧитаетСпокойно вывески, не знает,Куда идет. Казалось ейТакою призрачной, далекойИ непонятной жизнь людей.Душа, затихнув, спит глубоко...Но скоро бедная домойВернулась с прежнею тоской
XXXIV
И робко подошла к постели:Он бредил, на его щекахСлезинки жалкие блестели...Он с тихою мольбой в устахИ с выраженьем детской мукиК груди прижал худые руки:«Да где ж она?.. Ведь я люблю...О, как я мог!.. За что обиделГолубку бедную мою...Теперь она ушла... я видел, —Ей было горько... не придет!..»– «Я здесь! – она его зовет, —
ХХХV
Я здесь, мой милый!..» Он не слышит,Напрасно Ольга обнялаБольного; он с усильем дышит...«Она ушла, совсем ушла»...И плачет тихими слезамиИ долго мутными глазами,Ее не видя, смотрит вдаль.В лице – покорная, немаяИ безнадежная печаль...Полоска бледно-голубаяСветлеет в окнах: первый гулСтолицы слышен... Он уснул.
XXXVI
И видел сон: идет куда-тоПо длинным комнатам, пустымИ мрачным... Сердце в нем объятоТревогой смутной. А над нимПо темным лестницам и сводам,По бесконечным переходам,Как будто шум от сквозняка,Был слышен свист однообразный,Пронзительный. В груди – тоска,Мечты унылы и несвязны...Уж он устал, но все вперед,Вперед по комнатам идет.
ХХХVII
И громче ветра шум пустынный;И сквозь таинственную мглуОн видит – кто-то темный, длинныйСтоить, не двигаясь, в углу.И с головы до ног упало,Его закутав, покрывало.Порой лишь складки черных ризДыханье ветра подымает, —Они колеблются, и внизОдежда медленно сползает...Он чувствует – последний часПришел... И не отводит глаз,
ХХХVIII
И смотрит в ужасе смертельном.Напрасно хочет он бежать...В его томленье беспредельномЕсть жажда наконец узнать,Проникнуть в страшный смысл загадки.Он видит: трепетные складкиСейчас лицо откроют... Вот —Все ниже, ниже покрывало.Еще мгновенье – и падет...Вдруг ветер зашумел, – упало,Он понял: это – смерть!.. И вдругПроснулся. В комнате вокруг
XXXIX
Все было ярко в зимнем блеске.Сидела Ольга у окна...И луч играл на занавеске.Борис почти не помнил сна,Но поглядел кругом бесстрастно...И он почувствовал так ясноИ понял смерть, как никогда.От всех порывов, колебанийИ от надежды – ни следа.И нет любви, и нет желаний!В его душе, в его очах —Теперь один безмолвный страх.
XL
Больной о смерти думал преждеПо книгам, по чужим словам.Он умирал в слепой надежде,Что смерть еще далеко, там,В грядущем где-то. Он сумеетС ней помириться, он успеетВопрос обдумать и решитьИ приготовиться заране...И – вот он понял: жизни нитьСейчас порвется. Не в тумане,Не в дымке – подойдя к концу,Он видел смерть лицом к лицу.
ХLI
И стоицизм его притворный,И все теории, как дым,Исчезли вдруг пред бездной черной,Пред этим ужасом немым.И жизнь он мерит новой мерой.Свой ум напрасно прежней веройВ науку хочет усыпить.Он в ней опоры не находить.Нет! Страха смерти победитьУмом нельзя... А жизнь уходит...От всех познаний, дум и книгКакая польза в страшный миг?
XLII
Как физиолог, поневолеОн наблюдает за собойИ ждет, прислушиваясь к болиОднообразный и тупой,Растущей медленно, зловещей.Что это – смерти признак вещий,Он понял; Ольге не сказалНи слова. Робок и послушен,Он только жалобно стонал,К словам участья равнодушен:Он разлюбил ее давно,Терпел и думал: «Вот оно!»
ХLIII
Плыло, сходило, приближалось,Над ним уж веяло оноИ снова тихо расплывалось,Как мутно-cеpoe пятно.«Что это, что?»... в недоуменьеОн напрягает ум и зренье,Он хочет знать: ответа нет,Молчит в бессилье ум тревожный...Быть может, это – глупый бред,Быть может, это – призрак ложный?..Но сердце, ужасом полно,Не даром чует: «Вот оно!»
XLIV
Покинуть мир в былое время,Не зная смерти, он решил,Чтоб сбросить сразу жизни бремя,Когда терпеть не хватит сил.И что ж? он смерть узнал, увидел,Но эту мысль возненавидел.Теперь несчастного томитОдна боязнь, что искушеньяОн наконец не победит,И будут так сильны мученья,Что преждевременный исходОн добровольно изберет.
XLV
А пузырек заветный с ядомТак близко. Ночь. Недолгим сномЗабылась Ольга. Ящик рядомС постелью в столике ночном.Борис открыл и стклянку вынул,На Ольгу взор пугливый кинул,И, еле двигаясь, тайкомК окну замерзшему подкрался,Привстал и форточку с трудомОткрыл: холодный вихрь ворвался...В окно он бросил пузырекИ отошел, и снова лег.
XLVI
Прошло два дня – сильней страданья.Уж он не помнил ничего.И Ольга, слушая стенанья,Порою голоса егоНе узнавала: были звукиЧужие в нем. Все хуже муки,Непобедимей и страшней.Несчастный целыми ночамиМолил: «Убей меня, убей!..»В слезах подушку рвал зубами,И был ужасен вечный крик,Не умолкавший ни на миг.
ХLVII
Исчезли дни, исчезли ночи.За темной шторой на столе,Когда уж солнце блещет в очи,Краснеет лампе в полумглеИ длится время бесконечно...Казалось Ольге, был уж вечноИ вечно будет этот крик,Очей открытых взор блестящийИ в душном мраке бледный лик,И робко жалости молящийЕго руки безумный жест.Она не спит, почти не ест;
