–  Я отнесу шкатулку Имхотепу и скажу ему…

–  Я сама отдам ему шкатулку. Иди, Хенет, и перестань разносить по дому глупые слухи. Без Сатипи стало гораздо тише. После смерти Нофрет оказала нам куда больше услуг, чем при жизни. А теперь, поскольку долг оплачен, пусть все займутся своими повседневными заботами.

–  Что случилось?
– требовательно спросил Имхотеп, мелкими шажками вбегая в покои Изы мгновение спустя.
– Хенет очень расстроена. Она пришла ко мне вся в слезах. Почему никто в доме не желает по-доброму относиться к этой преданной нам всем сердцем женщине?

Иза только рассмеялась своим кудахтающим смехом.

–  Ты обвинила ее, насколько я понял, - продолжал Имхотеп, - в том, что она украла шкатулку с украшениями.

–  Так она сказала тебе? Ничего подобного. Вот шкатулка. По-видимому, она нашла ее в покоях Нофрет.

Имхотеп взял шкатулку.

–  Да, та самая, что я ей подарил.
– Он открыл шкатулку.
– Хм, да тут почти ничего нет. Бальзамировщики поступили крайне небрежно, позабыв положить ее в саркофаг со всеми остальными вещами Нофрет. При том что Ипи и Монту так дорого запрашивают за свои услуги, можно было, по крайней мере, ожидать, что они не допустят подобной небрежности. Ладно, слишком много шума из-за пустяка - вот чем все это мне представляется.

–  Совершенно справедливо.

–  Я отдам эту шкатулку Кайт - нет, не Кайт, а, Ренисенб. Она всегда относилась к Нофрет с почтением.

Он вздохнул.

–  Эти женщины с их бесконечными слезами, ссорами и пререканиями - от них никогда нет покоя.

–  Зато теперь, Имхотеп, одной женщиной стало меньше.

–  И вправду. Бедный Яхмос! Тем не менее, Иза, мне кажется, что, быть может, это и к лучшему. Сатипи рожала здоровых детей, что правда, то правда, но женой она была плохой. Конечно, Яхмос сам виноват: он многое ей позволял. Что ж, с этим покончено. Должен сказать, что в последнее время я очень доволен Яхмосом. Он куда больше полагается на собственные силы, стал менее робким, некоторые принятые им решения превосходны, просто превосходны…

–  Он всегда был хорошим, послушным мальчиком.

–  Да, да, но в то же время медлительным и побаивающимся ответственности.

–  Ты сам лишал его ответственности, - сухо заметила Иза.

–  Ничего, зато теперь все будет по-другому. Я сейчас составляю распоряжение, согласно которому все три моих сына станут моими совладельцами. Папирус будет написан через несколько дней.

–  Неужели и Ипи тоже?

–  Откажи я ему, он был бы глубоко оскорблен. Такой добрый, ласковый мальчик!

–  Да, вот в нем медлительности нет, - заметила Иза.

–  Именно. Да и Себек и я часто бывал недоволен им в прошлом, но в последнее время он тоже заметно изменился. Перестал бездельничать и больше прислушивается к нашему с Яхмосом мнению.

–  Хвалебный гимн, да и только, - отозвалась Иза.
– Что ж, Имхотеп, должна признаться, по-моему, ты поступаешь правильно. Нехорошо, когда сыновья недовольны своим положением. И все же я считаю, что Ипи слишком молод для того, что ты задумал сделать. Зачем наделять мальчика его возраста такими правами? А что, если он станет ими злоупотреблять?

–  Это разумное предостережение, - задумался Имхотеп.

Затем он встал.

–  Пора идти. У меня тысяча дел. Пришли бальзамировщики, надо готовиться к погребению Сатипи. Смерть стоит недешево, очень недешево. Одно погребение за другим.

–  Будем надеяться, - поспешила утешить его Иза, - что это в последний раз. Пока, конечно, не наступит мой черед.

–  Надеюсь, ты еще долго проживешь, дорогая Иза!

–  Не сомневаюсь, что ты надеешься, - усмехнулась Иза.
– Но только на мне, пожалуйста, не скупись. Дурно это будет выглядеть. В мире ином мне понадобится много вещей. Не только еда и питье, но и фигурки слуг, хорошей работы доска для игр, благовония и притирания, и я требую, чтобы у меня были самые дорогие канопы из алебастра.

–  Конечно, конечно.
– Имхотеп нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Когда наступит этот печальный день, все будет сделано, как того требует мой долг. Признаюсь, по отношению к Сатипи я подобного чувства долга не испытываю. Не хотелось бы сплетен, но при столь странных обстоятельствах…

И, не завершив своих объяснений, Имхотеп поспешил уйти.

Иза иронически улыбнулась тому, что лишь в этих последних словах Имхотеп позволил себе признаться, что не считает смерть столь любезной его сердцу наложницы несчастным случаем.

Когда мужчины вернулись из судебной палаты правителя, где было должным образом подтверждено распоряжение о введении совладельцев в их права, в доме воцарилось ликование. Только Ипи, которому в последнюю минуту было отказано по причине молодости лет, впал в мрачное состояние духа и куда-то намеренно скрылся.