Из холла можно было попасть в темно-розовую спальню с огромной кроватью под темно-лиловым бархатным балдахином, и в гостиную, такую же неприветливую, как и остальные помещения. Разве что скатерть на столе была белой — а все прочее поражало воображение самыми мрачными красками. Дубовая дверь в цвет панелям вела из холла на лишенную света веранду — оказалось, что именно широкое окно с фигурными решетками облюбовал плющ. Оттуда можно было попасть в комнату для рукоделия, на кухню и в прочие хозяйственные помещения.

— Это кто ж тут жил? — возмутилась моя Агата, — посол из Некрополиса?

— Нет, принцесса, убитая оборотнем, — буркнула я, — неужели все прочие дома для королевских жен оказались заняты?

— А мы сейчас спросим! — заверил Этьен.

— Интересно у кого?

— Да как у кого? Ждет у дверей, гад. Нутром чую…

Через минуту перед нами предстал горе-ухажер с покрасневшим и опухшим ухом. Оказывается, он и в самом деле терпеливо поджидал Этьена, наивно думая, что полученный тумак — это знак сердечного расположения дамы.

— Для кого строился этот дом? — я медленно обходила спальню. Огромная кровать, тяжелый резной шкаф у стены, покрытый пылью столик с забытой чашкой, — лучше сразу признавайтесь, кого здесь убили?

— Да, да, расскажите нам, милейший, — пропищала Агата, подмигивая эльфу, — ах, мне тоже хотелось бы послушать историю этого столь мрачного дома!

Ушастый расплылся в улыбке и, пожирая Этьена взглядом, приступил к долгому и красочному повествованию.

Ну, что тут скажешь? Мое недоброе предчувствие оправдалось: предыдущая хозяйка розовой спальни была пятидесятой супругой Эльфира, которая отправилась к лесным духам по воле несчастного случая. Несчастным случаем для нее оказался молодой и глупый вампир из Некрополиса, не пожелавший делить даму сердца с ее же законным мужем.

— Великолепно, — буркнула я, — спасибо за отличный, а главное, жизнеутверждающий рассказ.

И пошла бродить по дому, прикидывая, что и как тут нужно сделать, чтобы он стал хотя бы чуть-чуть веселее. Краем уха я услышала, как эльф продолжает покушаться на Этьена.

— Ну когда же, когда? Милочка, вы такая… Ух!

Этьен мычал что-то маловразумительное, и я пришла на помощь.

— Агата воспитана в строгости, а потому не встречается с мужчинами. Она полностью посвятила себя служению нашей семье.

В голубых глазищах эльфа отразилась вселенская скорбь, и он всплеснул изящными руками, словно услышанная новость разом лишила его всякой надежды на счастье.

— Но ведь… это неправильно! — дрожащим голоском возразил он и тоскливо уставился на скрытую под платьем грудь Агаты. Грудь, сотворенную из двух тряпичных мячей — ну да кто об этом знал?

— Отчего же, — возразила я, — если каждая служанка начнет бегать по свиданиям, кто работать будет?

Бедняга не нашелся, что ответить и сник. Распухшее ухо малиново светилось в полумраке.

— Но вы, милейший, можете иногда навещать нас, — пожалела я его, — я не против совершать совместные прогулки. Ведь так, Агата?

Этьен яростно сверкнул на меня глазами и промолчал.

— Священное Древо, какая скромница! — восхитился эльф и начал раскланиваться, обещая зайти в другой день.

— Вот и замечательно, — промурлыкала я, глядя, как его спина мелькает за деревьями, — Этьен, тебе не кажется, что нам предстоит хорошо поработать? Этот дом требует хорошей уборки, странно, что эльфы этого не заметили.

… И вот, под вечер — ура! Мы покончили с этим!

Плющ срубили, освободив дорогу солнечному свету, полы вымыли, пыль вытряхнули, комнаты проветрили. Едва волоча ноги после битвы с грязью, мы с Этьеном уселись на крылечке и молча наслаждались тихим закатом. Для полного счастья не хватало только плотного ужина: я пыталась себе внушить, что именно отсутствие такового поможет мне беспрепятственно садиться в эльфийские креслица, но Этьен не испытывал желания походить на томную эльфийку и грустил.

— Мясо, — мечтательно шептал он, — жареное, с корочкой… Мммм…

— Нам обещали завтрак.

— Я умру до завтрака, — скорбно сообщил Этьен, — Агнессочка, я есть хочу. Как тебе не понять? Вот в деревне на ужин я всегда съедал курочку.

Я молча сочувствовала. Затем вернулась в дом и, порывшись в сумочке, принесла ему шоколадную конфету — из той, раздавленной коробки. Этьен мрачно проглотил ее и, похоже, почувствовал себя еще более несчастным.

— Ничто не спасет меня, — заявил он, — от голодной смерти на чужбине.