"Такъ прошли годы, длинные-предлинные годы. Ночи въ здшнемъ мст тоже иной разъ бываютъ очень длинны; но ровно ничего не значатъ он въ сравненіи съ тогдашними ночами и страшными грезами печальныхъ лтъ тревожной юности моей. Больно вспоминать про т годы, и грудь моя надрывается отъ страха даже теперь, когда я воображаю мрачныя формы чудовищъ, выставлявшихъ свои гнусныя рожи изъ всхъ угловъ моей одинокой спальни. Склоняясь надъ моимъ изголовьемъ и передразнивая меня своими длинными языками, они гомозились вокругъ моихъ ушей и нашептывали съ дикимъ, затаеннымъ смхомъ, что полъ того стараго дома, гд умеръ отецъ моего отца, обагренъ былъ его собственною кровью, которую исторгъ онъ самъ изъ своихъ жилъ въ припадк бшенаго пароксизма. Напрасно затыкалъ я уши и забивалъ свою голову въ подушки: чудовища визжали неистово и дико, что поколніе, предшествовавшее дду, оставалось свободнымъ отъ фамильной маніи, но что его собственный ддъ прожилъ цлые десятки лтъ, прикованный къ стн желзною цпью и связанный по рукамъ и ногамъ. Чудовища называли правду — это я зналъ, хорошо зналъ, Я отыскалъ вс подробности въ фамильныхъ бумагахъ, хотя ихъ тщательно старались отъ меня скрывать. Ха, ха, ха! Я былъ слишкомъ хитеръ, нтъ нужды, что сумасшедшій.

"Манія, наконецъ, обрушилась надо мной всею своею силой, и я удивился, отчего мн прежде было такъ страшно сойти съ ума. Теперь вступилъ я въ большой свтъ, пришелъ въ соприкосновеніе съ умными людьми, говорилъ, острилъ, длалъ предположенія, проекты, и привелъ въ исполненіе множество нелпыхъ плановъ, озадачившихъ своею оригинальностью дальновидныхъ мудрецовъ. Я смялся до упада въ тиши своего кабинета, и никто въ цломъ мір не подозрвалъ, что голова моя страдала размягченіемъ мозга. Съ какимъ восторгомъ поздравилъ я себя, что умлъ такъ искусно провести, надуть и одурачить всхъ своихъ любезнйшихъ друзей, видвшихъ во мн остряка и прожектера, готоваго работать вмст съ ними на общую пользу! О, если бы знали они, съ кмъ вели свои дла! Случалось, иной другъ обдалъ со мною за однимъ столомъ съ глаза-на-глазъ и беззаботно веселился, выпивая тостъ за тостомъ за мое "драгоцнное" здоровье; какъ бы поблднлъ онъ и съ какою быстротою ринулся бы вонъ изъ дверей, еслибъ могъ вообразить на одну минуту, что любезнйшій другъ, сидвшій подл него съ острымъ и блестящимъ ножомъ въ рукахъ, есть никто другой, какъ сумасшедшій человкъ.

"Сокровища перешли въ мои руки, богатство полилось черезъ край, и я утопалъ въ океан удовольствій, которыхъ цнность стократъ увеличилась въ моихъ глазахъ отъ сознанія, что я съ такимъ искусствомъ умлъ скрывать свою завтную тайну. Я получилъ въ наслдство огромное имніе. Законъ, даже самъ стоглазый законъ, приведенный въ заблужденіе, поручилъ сумасшедшему управленіе землей и капиталомъ, отстранивъ цлые десятки разумныхъ претендентовъ. Куда смотрли проницательные люди, гордые своимъ здравымъ разсудкомъ? Куда двалась опытность законовдовъ, способныхъ открывать проблескъ истины во мрак заблужденій?

"У меня были деньги: — за мной ухаживалъ весь свтъ. Я моталъ свое золото безумно, — каждый прославлялъ мою щедрость. О, какъ унижались передо мной эти три гордые брата! Да и самъ отецъ, сдовласый старецъ, — какое уваженіе, почтеніе, снисходительность, благоговніе ко мн съ его стороны! У старика была дочь, y молодыхъ людей — сестра; вс пятеро не имли иной разъ чмъ накормить голодную собаку. Я былъ богатъ, и когда меня женили на молодой двиц, улыбка торжества озарила веселыя лица убогихъ родственниковъ, воображавшихъ въ простот сердечной, что замысловатые ихъ планы увнчались вожделннымъ успхомъ. Дошелъ чередъ и до моей улыбки. Улыбки? Нтъ, я смялся, хохоталъ, рвалъ свои волосы и катался по ковру передъ брачной постелью, упоенный своимъ блистательнымъ успхомъ. Какъ мало думали они, на какую жертву была обречена молодая двица!

"Думали? — Зачмъ имъ думать? Какая нужда всмъ этимъ господамъ, что сестра ихъ связала свою судьбу съ сумасшедшимъ мужемъ? Что значило для нихъ счастье сестры, противопоставленное золоту ея супруга? Что могло значить легкое перо, бросаемое на воздухъ моей рукой, въ сравненіи съ золотою цпью, которая украшаетъ мое тло?

"Въ одномъ только я ошибся жестоко, несмотря на всю свою хитрость. Бываютъ иногда минуты умственнаго омраченія даже съ тми, которые, какъ я, лишены своего природнаго разсудка. Голова моя была въ чаду, и я стремглавъ низринулся въ разставленныя сти. Не будь я сумасшедшій, я бы, вроятно, понялъ и догадался въ свое время, что молодая двушка — будь это въ ея власти — согласилась бы скоре закупорить себя въ свинцовомъ гроб, чмъ перешагнуть за порогъ моихъ мраморныхъ палатъ съ титуломъ невсты богача. Поздно узналъ я, что сердце ея уже издавна посвящено было плнительнымъ формамъ розоваго юноши съ черными глазами: — разъ она произнесла его имя въ тревожномъ сн, убаюканная зловщей мечтой. Узналъ я, что ее съ намреніемъ принесли въ жертву, чтобы доставить кусокъ хлба гордымъ братьямъ и старому отцу.

"Теперь я не могу помнить лицъ, очертаній и фигуръ; но я знаю, молодая двушка слыла красавицей и вполн заслуживала эту славу. Она прелестна, я это знаю. Въ свтлыя лунныя ночи, когда все покойно вокругъ и я пробуждаюсь отъ своего сна, я вижу, какъ въ углу этой самой кельи стоитъ, безъ словъ и безъ движенія, легкая прозрачная фигура съ длинными черными волосами, волнующимися на ея спин отъ колыханій неземного втра, и съ блестящими глазами, которые пристально смотрятъ на меня, не мигая и не смыкаясь ни на одно мгновеніе. Уфъ! кровь стынетъ въ моемъ сердц, когда я пишу эти строки, — ея это форма, ея видъ и осанка. Лицо ея блдно, глаза блестятъ какимъ-то свтомъ, но я помню и знаю, что вс эти черты принадлежали ей. Фигура не двигается никогда, не морщитъ своего чела, не хмуритъ бровей и не длаетъ гримасъ, какъ другіе призраки, наполняющіе эту келью; но она страшне для моихъ глазъ, чмъ вс эти духи, терзавшіе меня въ давно-истекшіе годы. Изъ могилы вышла она, и свжее дыханіе смерти на ея чел.

"Цлый годъ почти наблюдалъ я, какъ лицо ея блднло со дня на день; цлый годъ почти я видалъ, какъ слезы текли по ея печальнымъ щекамъ безъ всякой видимой причины. Наконецъ, я все узналъ. Она не любила меня никогда — этого я отнюдь не подозрвалъ: она презирала мое богатство, ненавидла блескъ и пышность, среди которой жила — этого я никакъ не ожидалъ. Она любила другого. Объ этомъ я никогда и не думалъ. Странныя чувства забились въ моей груди, и мысли, одна другой мрачне и страшне, вихремъ закружились въ моемъ размягченномъ мозгу. Я далекъ былъ отъ того, чтобы ненавидть ее, хотя ненависть къ предмету ея любви съ дикимъ буйствомъ заклокотала въ моемъ сердц. Я жаллъ о злосчастной жизни, на которую обрекъ ее холодный эгоизмъ безчувственной родни. Я зналъ, что бдственные часы ея жизни сочтены неумолимой судьбой, но меня мучила мысль, что ране своей смерти она, быть можетъ, произведетъ на свтъ злосчастное существо, осужденное, подобно мн, выносить страданія наслдственнаго умопомшательства… и я ршился убить ее.

"Нсколько недль я раздумывалъ, какому роду смерти отдать предпочтеніе. — Сперва я подумалъ объ отрав; потомъ мн пришла мысль утопить мою жертву; наконецъ, я остановился на огн. Нашъ громадный домъ объятъ пламенемъ, a жена сумасшедшаго превратилась въ уголь и золу, — какая поразительная картина! Я долго лелялъ эту мысль и хохоталъ до упаду, представляя себ, какъ разумные люди станутъ относиться къ этой штук, ничего въ ней не понимая, и какъ ловко они будутъ проведены хитростью сумасшедшаго! Однакожъ, по зрломъ размышленіи, я нашелъ, что огонь непригоденъ для моей цли. Бритва заняла все мое вниманіе. О! какое наслажденіе испытывалъ я день за днемъ, натачивая ее и представляя въ своемъ воображеніи тотъ рубецъ, какой будетъ сдланъ ею на ше моей жены.