— Почему Мастер Харт приказал не болтать о состоянии Тела?

Хийята прямо и грустно поглядела на меня.

— Ты правда не поняла? Потому что вы тут.

— Но..?

— Ты — ещё так-сяк. Вроде своя, рыжая, и тебя уже многие знают лично. Но твой Карун — самый явный источник угрозы Острову. Самый явный, о котором все подумают, понимаешь? Мало ли, что у него в голове. Контрразведка. Когда люди это слышат — они не слышат больше ничего. Поэтому Мастер и приказал помалкивать. Во избежание паники и деструктивных настоений. Если Ларнико вас впустил, это неспроста, и вы что-то значите в будущем, для всех. Но хоть Ларнико и Видит, его тут нет, и доказать невиновность Каруна будет тяжело. Да и есть такой глупый предрассудок, что с аллонга всегда труднее читать. Это чистая неотёсанная ерунда, но кое-кто верит.

— Но он на Острове, а ты говорила про внешнюю угрозу.

Хийята пожала плечами.

— Мы только моделируем ход мыслей в типичной голове. Не голове оператора или Целителя, который чует Тело.

Мы двинулись в глубину города Каинро. Трудно учиться на оператора Острова. При любом раскладе, ты — будущий его глава. А это значит — не только Корни разводить.

Я шла мрачнее тучи. Одно меня радовало — Харт не склонен казнить без суда.

Мы погрузились в работу, и день до вечера прошёл, как одно мгновение. Всё это время мы с Хийятой двигались от теплицы к теплице, от башни с башне, якобы с внеплановой инспекцией, а я изо всех сил старалась быть полезной. Хийята давала мне разные поручения, заодно демонстрируя жителям Каинро мою преданность Острову. На всякий случай. Приказы усилить внимание, прибавить людей в наблюдательной службе (это была работа, которой занимались поочерёдно), укрепить защитные экраны — оператор мотивировала учебными целями. К вечеру похолодало, и на время мне стало трудно дышать.

— Мастер поднял Остров, — сказала Хийята, — Сейчас, по ощущениям, пуней семь. Долго тут не пробудешь — восстановителей кислорода не хватит, но хоть на ночь можно расслабиться.

Когда под вечер мы вернулись в башню, Каинро плыл над бескрайними лиловыми тучами. Их гребни были подсвечены последними лучами солнца, а над куполом Острова сияло жемчужное небо. Но быстро темнело, и всё погрузилось в кобальтово-черную темноту.

Я мучительно гадала, каким невероятным образом Остров может подвергнуться внешней опасности. О том, что Тело могло заблуждаться, никто даже слова не проронил — это означало, что чутьё Тела в их сознании сродни Прозрению. То есть Дару, значимость и правдивость которого не обсуждают, более того — об этом даже в шутку не задумываются. Это только я, с аллонговской (и врачебной) привычкой сомневаться в числе своих пальцев, могла такое допустить!

Я покинула операционную башню и, перейдя улицу, добралась, наконец, домой.

— Что случилось? Ты как сама не своя.

Я хмуро изложила события дня.

— Твоё мнение? — нарочно уточнила я, с надеждой глядя на Руна. Эти ходячие аналитические мозги что-то да заподозрят!

Он замер у окна и не шевелился.

— Пока не знаю. Думаю. Но предупреждение верное. А что, если я и впрямь несу опасность, о которой и сам не знаю?

Я сказала, что от таких мыслей я точно рожу неврастеника.

В тот день мы заснули с большим трудом. Руну слишком тяжело дышалось на такой высоте, даже под куполом. Местные аллонга и хупара должны были адаптироваться к условиям Острова за годы жизни, бризы и сильные сайти вообще не страдали от гипоксии, но Карун в любом случае оказался самым уязимым обитателем Каиро. На утро я приказала ему не нагружать себя. Я ждала, что Хийята ринется с очередной инспекцией, но Харт, по-видимому, удовлетворился вчерашними приготовлениями. Он снова опустил Остров на «базовую высоту», и Каинро зажил нормальной жизнью.

Мне жутко хотелось ещё полетать, и я рассудила, что вне дома кислорода всё-таки побольше. В общем, мне удалось наконец вытянуть Руна из дому. Мы прошлись вдоль «нашей» улицы, до обширной площади города, в углу которой стояла операционая башня.

— Будешь смеяться, я вообще не помню, как мы отсюда шли домой в первый раз.

— Не буду.

Карун еле заметно хромал и отчаянно прятал руки в карманах куртки. Слишком тонкой для такой погоды. Нос и щеки у него посинели. Я запоздало сообразила, что температура вряд ли выше пяти градусов, с ветерком, да ещё и влажность под девяносто… Ладно, подумала я, Исцелять простуды я уж вроде умею. А проветриться ему всё же остро необходимо.

Мы присели на парапет.

— Ну как ты?

— Спина ноет, а так… хорошо. Тут вправду легче дышать.

Мы какое-то время сидели, как выжившие после кораблекрушения на твёрдом берегу. Мимо изредка кто-то проходил, со мной здоровались, на Руна любопытно косились.

— Рун.

— Да?

— А я знаешь, что думаю. Если мы будем ссориться, что мы будем делать? Как мы это будем выруливать?

— Думешь, мы будем ссориться так часто, что это надо урегулировать заранее? Пока не похоже, — отозвался он.

— Это от частоты не зависит. Дело принципа. Ну… я правда боюсь.

— Чего?

— Тебя.

Карун тихо расхохотался.

— Ты? Меня? Где бы сделать памятную надпись об этом удивительном и невозможном событии? — он изобразил поиски подходящего места.

— Ну вот чего ты ржёшь? — обиделась я, — Ты же знаешь, что я имею виду. Ты легко можешь двадцатью разными способами оформить собеседнику посыл «я тебя сейчас убью». Без единого слова и почти не шевелясь. Ну… Я не считала, конечно, — поправилась я под его лукавым взглядом, — Но ведь это в принципе верно, не так ли? Я боюсь… я не хочу, чтобы мы такое друг на друга вываливали, если разойдёмся не на шутку. Ты бываешь страшный, и ты гораздо сильнее меня во многих отношениях. Я волнуюсь… как мы уживёмся рядом. Не хочу с тобой ссориться, но мало ли. Всякое в жизни бывает. Я у других видела.