— Не надо, — поморщился я.

— Что значит — не надо? Это всегда начальство решает!

— Я буду уходить из полиции.

Надо было видеть, как вытянулось его лицо.

Обычно круглое, оно приобрело форму эллипса. Смотрел на меня и молчал. Наверное, думал, что ослышался.

— Не буду служить, — развеял я его последние сомнения.

— Почему?

— Не хочу.

Такого оборота дела Бобров совсем не ожидал. Даже растерялся.

— Если бы не история с Самсоновым, все, наверное, было бы по-другому. Я бы служил и дальше, и никаких вопросов бы не было. Но все пошло так, как пошло. И теперь я хочу оставить службу.

Бобров, как мне казалось, все еще ничего не понимал.

— Я пришел в самсоновскую группу и считал, что поступаю правильно. Но потом что-то изменилось. Во мне, в моих отношениях с ними. Я не мог ходить и подглядывать, подслушивать. Мне вдруг показалось, что это так мерзко — то, чем я занимаюсь.

Вот тут Боброва прорвало.

— Ты выполнял свой долг! — жестко произнес он. — Защищал интересы государства! Самсонов нарушил закон и, если бы не погиб, ответил бы за это!

— А он и так ответил, — сказал я. — И заплатил такую цену, выше которой уже нет!

Бобров захлебнулся и завращал глазами.

— Ты на государственной службе! — сказал он после паузы, собравшись с мыслями. — И если где-то непорядок, если кто-то преступил закон…

— Знаете, если закон преступит мой отец или мой брат — я никогда их не выдам.

— Но Самсонов не брат тебе! И не отец! — воскликнул Бобров.

— Не брат, — согласился я. — И не отец. Но я преклоняюсь перед ним.

Бобров вскочил и, обежав стол, плюхнулся в свое начальственное кресло. Теперь нас разделял стол. И не только он. Что-то изменилось, я это почувствовал.

— Это у тебя пройдет, — сухо пообещал Бобров. — Выветрится. Я думал, что ты достаточно взрослый человек, но у тебя в голове еще гуляет ветер. К тому же, когда Мартынов попросил тебя пошпионить за твоими… э-э… друзьями, ты немедленно согласился и остался в Москве, хотя Самсонов был уже мертв и делать тебе здесь было нечего.

— А я потому и остался, что Самсонов погиб, — мрачно доложил я. — Потому что хотел этого гада… эту мразь… — У меня сами собой сжались кулаки. — И если бы меня в тот раз не оттащили, я вот этими руками убил бы Кожемякина!

Я хотел сказать ему, что выполнял свой долг. Перед Самсоновым, перед ребятами и перед самим собой. Но он вряд ли бы понял — я уже видел, что мы с ним говорили на разных языках. Мне не хотелось завершать нашу встречу на такой ноте.

— Не подумайте, что я против вас и той работы, которую вы выполняете, — сказал я. — Но лично я этим заниматься не буду.

— Что ж, тебе решать, — хмуро ответил Бобров.

Он не напишет докладную. И меня не наградят. Но сейчас это волновало меня меньше всего.

— Я задержусь в Москве на денек. Кому при отъезде сдать ключ от квартиры?

— В восемнадцатый кабинет, — буркнул Бобров и придвинул к себе бумаги, показывая, что очень, занят.

Он даже не подал мне руки при расставании. Наверное, сильно на меня обиделся.

Я вышел в приемную. И вдруг из кабинета выскочил Бобров:

— Постой-ка! — Он подошел ко мне, обнял и сказал — И все равно тебе спасибо! Ты нам здорово помог. — Взял меня за плечи и легонько встряхнул. — А то, что ты сейчас сказал, чепуха. Ты уж мне поверь. Все перемелется. Просто ты еще не повзрослел.

— Я уже давно взрослый, — буркнул я. — Просто никто этого не замечает.

Я позвонил Мартынову, чтобы проститься.

— Куда ты запропастился? — почему-то недружелюбно осведомился он. — Разыскиваю тебя с самого утра.

— Я был у своего куратора, у Боброва. Прощался.

— Что значит — прощался?

— Уезжаю. И вам звоню по той же причине.

— Какой отъезд? — все так же недружелюбно сказал Мартынов. — Ты о чем, мой друг?

В его голосе я обнаружил адскую смесь из досады и желчи. И только тогда понял — что-то произошло.

— Что случилось?