Любопытство взяло верх.

— Загорский арестован, и сыщики, я думаю, сейчас суют свой нос во все дела, к которым он имел хотя бы малейшее отношение. В моем случае все чисто, но мне не хотелось бы терять время на объяснения с кем бы то ни было.

— Если все чисто, то бояться нечего, — хмыкнул я.

Это было вызывающе и дерзко, но мой гость не заметил этого или только сделал вид, что не заметил!

— Вы когда-нибудь сталкивались с представителями так называемых правоохранительных органов, Евгений?

Я ответил нечто невнятное.

— У них всегда очень много вопросов, — продолжил свою мысль Константин Евгеньевич. — Так много, что общение с этими людьми отнимает уйму времени. — Подумал и добавил: — И нервов.

Скользкий тип. Скользкий и неприятный, несмотря на всю свою лощеность. Я всегда старался держаться от таких подальше. Открытым текстом я ему этого, конечно, сказать не был готов, но решение выпроводить его возникло во мне окончательно. Я вскинул голову, готовясь объявить о своем отказе, и вдруг увидел Мартынова. Он выглядывал из-за приоткрытой двери и подавал недвусмысленные знаки, призывая ответить гостю согласием.

— Итак? — склонил голову набок мой гость, разглядывая меня с заинтересованным прищуром.

Мартынов сделал зверское лицо.

— Я подумаю, — сказал я, давая понять своим тоном, что почти согласен.

— Думать уже некогда, — скупо улыбнулся Константин Евгеньевич. — Времени у нас не осталось вовсе.

Я видел, что Мартынов в своем укрытии совсем извелся.

— Ну хорошо, — сказал я. — Что от меня требуется?

— Я знал, что мы договоримся.

Прозорливый тип. Какую-нибудь минуту назад я сам еще ни в чем не был уверен.

— Мне будет нужен ваш паспорт, Евгений, и фотографии для загранпаспорта.

— Это завтра, — предложил я, выгадывая время.

Константин Евгеньевич запротестовал, но я был непреклонен.

— Хорошо, — пошел он на попятный. — Но в первой половине дня, не позже.

Это я пообещал с чистым сердцем.

— Что еще?

— Пока больше ничего, — ответил он. — Я все сделаю за вас. На этой неделе вылетите в Германию.

У меня не было ни малейшего желания отправляться в Германию, но я не стал возражать, потому что видел лицо замершего в ожидании Мартынова. Мое молчание Константин Евгеньевич расценил как согласие. Поднялся из кресла и пожал мне руку. Он был очень скрытным человеком, и зачастую нельзя было понять, что именно он чувствует, но сейчас у него явно упал с души камень. Я, похоже, сильно его выручил, дав согласие.

— Вы говорили о каких-то книгах, — вспомнил я. — Еще тогда, в прошлый раз. С ними я и полечу в Германию?

— Да. Я передам вам их перед вылетом.

— Но чтобы все было законно! — проявил я осторожность.

Он покровительственно потрепал меня по плечу:

— Разрешение на вывоз есть. Я ведь вам говорил.

Я проводил его до двери. Прощаясь, он еще раз пожал мне руку и вышел за порог, постукивая своей роскошной тростью.

Мартынова я обнаружил сидящим в кресле.

— Кто такой? — отрывисто спросил он.

— Знакомый Загорского. Какой-то мафиози.

— Мафиози? — профессионально насторожился Мартынов.

— Если у человека на десяти пальцах рук помещается двадцать увесистых перстней, если он не хочет контактировать с милицией и в довершение всего совершенно непонятно, чем он зарабатывает на роскошную жизнь, то попробуйте подобрать для него другое определение.

Мартынов нервно покусывал губы, раздумывая.

— А, что за книги? — вдруг спросил он.

— Какие-то старинные фолианты. Загорский должен был доставить их в Германию, но арест все испортил.

— Интересная история, — пробормотал Мартынов. — А нам он совсем другое рассказывал.

— Загорский?

…— Он самый. Нет, про поездку в Германию он нам, конечно, поведал. Но о книгах речь не шла. Он сказал, что едет к приятелю, который несколько лет назад эмигрировал, Мы проверили — есть такой человек. Но что же он о книгах-то промолчал?

— Чем меньше человек скажет, тем меньше к нему вопросов, — выдвинул я версию.

— Нет, здесь другое. Скорее всего — контрабанда.