– Она не ест.

– Ничего, не все сразу. Иди к Илларису, тебя ждут.

– Отец там?

– Не знаю.

Ольгерд ушел из палаты с сожалением и тревогой. Ему казалось, что без него с этой

несчастной женщиной обязательно что-нибудь случится.

– Идем!
– Ингерда тянула его за рукав, что ты как привязанный к ней?

– Мы в ответе за тех, кого приручили.

– Ты еще никого не приручил. И потом, тетя Флора права, она осмотрится - на Земле

никаких ужасов нет. Погляди: лето, солнышко... Господи, неужели мы дома!

Они были дома, но ему даже обрадоваться было некогда. Ольгерд откладывал свою

радость на потом. Ему нужно было переложить ответственность на кого-то другого, а потом

уже со спокойным сердцем возвращаться домой, валяться на солнце, купаться в озере, лопать

сливы и ждать взыскания.

У Иллариса было человек шесть специалистов по контактам, он даже не всех знал. Чуть

позже подошли Флоренсия с Ясоном. Отца не было, он провожал делегацию из Кассиопеи.

Разговор был долгим и утомительным. Приходилось пересказывать одни и те же

подробности. Илларис сам двадцать лет назад возглавлял комиссию по планете Ингерде и

был убежден, что никакой цивилизации, тем более высокоразвитой, там нет.

– А вы исключаете, что она - человек?

– Исключаю, - уверенно заявил Ясон.

– Я тоже, - подтвердила Флоренсия, - хотя очень похожа.

– Капитан, хоть какие-то предположения у вас есть?

– Нет. Все, что ни предположишь - нелепо.

– Она пришла в себя, Фло?

– Да. Сидит в углу кровати. С ней медсестра, ну и роботы, конечно.

– 13 -

– Пожалуй, нам пора на нее посмотреть.

– Да вы что!
– Ольгерд даже испугался, - вы хотите к ней заявиться всей толпой?

– Мы не толпа, - усмехнулся Илларис, - мы - комиссия. Должны же мы знать, о ком речь.

– Тогда я пойду первым, - заявил Ольгерд.

Она стояла у окна. Пижама висела на ее тоненьком теле, спутанные волосы падали почти

до колен, босые ноги были широко расставлены, как будто она боялась потерять равновесие.

Медсестра сидела в углу в кресле и спокойно читала журнал. В палате было просторно,

солнечно, тихо, пол был в цветочках, а стены - уютно-розовые.

Ольгерд подошел к окну. Картина для взора открывалась самая миролюбивая: на

широкой, залитой солнцем лестнице, ведущей в институтский парк, целовались мужчина в

голубом и девушка в белом. В парке вокруг фонтана бегали чьи-то дети и большая рыжая

собака.

– Вот видишь, как все прекрасно, - усмехнулся Ольгерд.

Она вздрогнула и посмотрела на него широко распахнутыми глазами. В них попал

солнечный свет. Глаза оказались зеленые, даже не зеленые, а цвета морской волны.

– Ничего не бойся, - сказал он, - я с тобой. Сейчас придут люди на тебя посмотреть, но

ты не пугайся. Они ничего плохого тебе не сделают. Понимаешь ты меня или нет?

Женщина съежилась и попятилась к кровати. Она забралась на нее с ногами и подтянула

колени к подбородку.

– Горе ты мое, - вздохнул Ольгерд, он понял, что смертельно устал, и что терпение его не

безгранично.

Потом все вошли, расселись по стульям. Она не дрожала, но сидела, словно

ощетинившись, обводя всех напряженным взглядом. На вопросы, естественно, не отвечала.

К ней обращались на всех известных звездных языках, пытались использовать знаки и

символы, но в ответ получали только испуганный взгляд.

– По-моему, на сегодня довольно, - первой не выдержала Флоренсия, - давайте сначала ее

подлечим.

– Вот именно, - поддержал Ольгерд.

Повисла неуверенная пауза. В это время, перешептываясь с медсестрой, в палату зашел

отец. Его отец. Когда-то космический волк, а теперь просто космопсихолог в Институте по

Контактам, отвечающий за район Кассиопеи, за этих ненормальных, капризных лисвисов, с

которыми нужно было постоянно раскланиваться и расшаркиваться. Обычно, приходя

домой, он рассказывал про них много смешного, он вообще любил пошутить, но пустота в

его взгляде была иногда ужасная. Отцу было совсем неинтересно жить.

Он увидел своих детей, плечом к плечу стоявших у окна, кивнул им и подсел к Илларису.

– Что-нибудь получается?

– Да нет пока.

И тут случилось нечто странное. Запуганная гостья изумленно уставилась на отца и

больше взгляда от него не отрывала, как будто на нем свет сошелся клином.