собеседника, переложил проспекты, даже графин поставил мимо подноса.

Зела обернулась. И все стало неважно: о чем предупреждал Конс, что говорила

Флоренсия, даже кто тут был в его отсутствие, - все, что только что мешало жить. Он

раскрыл объятья, она бросилась в них, увлекая его за собой на кровать, как будто они не

виделись целую вечность, голос разума испарился. Несколько минут он просто не мог

говорить, потому что был занят поцелуями: торопливыми, долгими, жадными,

насмешливыми, хищными и нежными. Он наслаждался своей женщиной, упорно не желая

ни о чем думать, он слишком долго, с самого утра ее не видел, не прикасался к ней, не

растворялся в ней. Это было такое блаженство, ради которого стоило потерять голову.

Губы ее были такими привычными, словно он всю жизнь целовал только их, и не было у

него других женщин. И запах у нее был единственный, самый желанный, хотя и вовсе не

земной. И волосы ее рассыпались в руках золотым водопадом, и глаза ее смотрели с

радостным безумством, отчего хотелось перевернуть мир, и вся она была до невозможного

любима.

– Как ты тут?
– наконец спросил он.

– Ужасно, - улыбнулась Зела, - ты же знаешь, я не выношу твоего отсутствия.

– Так и пролежала целый день?

– Так и пролежала.

– И никто тебя не беспокоил?

– Никто.

Эта была неправда. Он проигнорировал и это, потому что правды от нее все равно было

не добиться.

– Что тебя больше привлекает, - спросил он с напускным энтузиазмом, - яхта, пляж,

скалы, аттракционы...?

– Ты, - сказала она серьезно, - мне все равно, где находиться. Мне интересно там, где ты.

И все, что связано с тобой.

– И мой замок?

– Конечно. Ты давно мне обещал его показать.

– Сейчас полетим или завтра утром?

– 102 -

Кажется, к такому внезапному согласию она была не готова, на мгновенье даже

растерялась.

– Завтра, - сказала она подумав.

И он понял, что у него в запасе еще целый вечер и ночь.

Вечер они протанцевали в ресторане, и все было бы прекрасно, если б он не замечал, с

каким усилием ей дается видимость хорошего настроения. Это был спектакль персонально

для него, от которого устали оба. Они прятались в объятья, они прикрывали молчание

поцелуями, они улыбались друг другу, а отворачиваясь скрипели зубами, каждый по своей

причине.

Поздно вечером, устав, опьянев и крепко обнявшись, они вышли на набережную, под

россыпи ярких летних звезд, облегченно вдыхая морской воздух.

– Ваш мир прекрасен, - сказала Зела, оглядевшись и поднимая лицо к небу, - а я знаю, где

Лебедь. И Орел. И маленький Дельфин. А как называется вон то созвездие?

– Это голова Дракона, - ответил Ричард, не глядя, скорее догадываясь, о чем она

спрашивает, - и добавил хмуро, - Зела, я не люблю смотреть на небо.

– Извини, - она как-то сразу потухла.

– Это ты извини, - сказал он, обнимая ее крепче, - из жизни ничего не выкинешь. И не

исправишь. Тем более, когда она такая длинная.

Они молча шли по набережной, и с каждым шагом отлетали секунды этой бесконечно

длинной жизни и никак не кончались. Как только начался пляж, Зела захотела искупаться.

Она почти с отчаянием сорвала с себя одежду и бросилась в прохладные темные воды.

Ричард стоял на берегу и ждал. Ждал, когда она устанет и вернется и приведет в порядок

свои мысли и чувства. Ей было не до него в этот момент, и это было ясно. Потом он вытирал

ее своей рубашкой, вдыхая запах мокрых волос.

– Зела, что тебя мучает?

– Я просто услала, Ричард.

– Я не слепой.

– Извини, - сказала она, потупившись, - я и так надоела тебе со своим страхом. Зачем еще

раз говорить об этом?

– Чего ты боишься? Конс далеко. Я с тобой. Чего?

Она смутилась на мгновенье, но тут же нашла ответ.

– Неужели непонятно? Он же все равно меня найдет.

– А я на что?

– Я боюсь за тебя. Я боюсь вашей встречи. Я не хочу этого... Но говорить об этом

бесполезно, потому что ваша встреча неизбежна. Ничего уже не изменишь.

Это было похоже на правду. На желанную правду, которая все так прекрасно объясняла.