– Елены Казимировны это комната. Она у дочки живет и иногда фатерку свою сдает. Обычно ненадолго и парочкам.

– А телефон? Телефон Казимировны знаешь?

– Слушай, парень! Казимировна – старая тихушница. И телефона я ее не знаю. А даже знал бы – думаешь, она тебе чего расскажет? Сразу уйдет в несознанку. Я, мол, не я и комнаты – вы что?! – никогда никому не сдавала. Ты соображаешь? Нетрудовые доходы! Кто ж в таком признается!.. Ладно, иди с глаз долой, а то соблазнит меня нечистый твоим рублем.

– Берите!

– Нет уж, ступай-ка лучше ты отсюда.

И мужик захлопнул дверь.

Обрезал последнюю ниточку, связывавшую меня с Натальей.

…Потом, много позже, проигрывая в уме эту сцену и пытаясь докопаться до истины – только воспоминания, иной пищи для размышлений у меня не было, да и не могло быть, – я все спрашивал себя: кем он был, тот мужчина в галстуке и шерстяной жилеточке? И впрямь соседом, случайно заехавшим домой и открывшим мне дверь? Или кем-то совсем другим? Не случайным гостем?

Как бы то ни было, перед самым Новым годом мне позвонили. Приятный мужской голос представился следователем Кравцовым и попросил меня заехать в девяносто второе отделение милиции – для дачи свидетельских показаний.

– А что случилось? – разумеется, насторожился я.

– Да ничего особенного! – беспечно отвечал следователь. – Вы ведь работали нынешним летом на строительстве овощного магазина?

Работал, работал… Было дело… Та стройка, если разобраться – особенно сейчас, с высоты сломленных эпох, – была настоящим позорищем. Для всех: для гордого ракетно-ядерного СССР, для социализма, для моих коллег и для меня лично.

Не знаю, уж какими судьбами, но обыкновенный овощной магазин близ метро «Бауманская» взялись отремонтировать и оснастить финским оборудованием. И – при помощи финских рабочих. А меня и еще троих молодых специалистов из нашего НИИ направили по разнарядке работать подсобниками у тех самых финнов. Сейчас даже трудно представить и поверить: недавние выпускники высших учебных заведений, гордые инженеры, научные сотрудники – и трудятся на подхвате у заморских работяг! А тогда ситуация никого не удивляла и даже, можно сказать, всех устраивала. И партийно-советское начальство: не пошлешь же к финнам на подмогу обычных овощных тянитолкаев: те ведь и сами ужрутся, упадут лицом в грязь перед капиталистами – и, того гляди, бравых варягов споят. Да и молодые инженеры довольны были: идет зарплата на рабочем месте, плюс за каждый день начисляется по отгулу, к тому же, как оказалось впоследствии, и за труд в овощном кое-чего платят.

Насчет той стройки совесть моя перед следователем была чиста. Не злоупотребляли, не воровали, не фарцевали, даже антисоветчины не несли: финны по-русски не знали ни бельмеса; мы, разумеется, не понимали по-фински, кое-как на уровне «бери» и «пошли» столковывались на английском…

Поэтому и следователю по телефону я ответил с чистой душой:

– Ну да, работал, а в чем дело?

– А вы не могли бы завтра заскочить ко мне в отделение? Я, конечно, могу послать вам официально повестку, да пока она придет, пока вы соберетесь, а тут Новый год, лучше уж не откладывать, я вам повесточку на месте подпишу, и завтра на службу можете не ходить…

– О чем говорить-то будем? – не отставал я.

– Да ерунда, чистая формальность, вы не волнуйтесь и поверьте мне: надолго я вас не задержу, в два часа уже дома будете – или где там собираетесь справлять…

Вот и получилось: в последний день года (опять-таки отпросившись в своем постылом НИИ) я прибыл в незнакомую мне ментовку – где, впрочем, так же, как и по всей столице, чувствовалось приближение Нового года. На входе, у дежурной части, стояли свежесрубленные елки: то ли для поощрения сотрудников, то ли конфискованный товар, а может, и то, и другое, вместе взятое. Пьяных задержанных тоже было многовато, а на стекле дежурной части какой-то эстет наклеил пару вырезанных из бумаги снежинок.

В двадцать восьмом кабинете меня ждал довольно молодой штатский с открытой улыбкой комсомольца.

– С наступающим! – приветствовал он меня, подавляя взглядом и стискивая рукопожатием. – Присаживайтесь. Давайте быстренько, протокол заполним – и праздновать. – Он интенсивно потер руку об руку. – Фамилия – имя – отчество – год рождения?

После формальностей мой визави выложил на стол какую-то ведомость.

– Скажите, вам знаком этот документ?

Я всмотрелся. Ведомость оказалась зарплатной, в ней значилось человек пятнадцать, и под вторым номером – моя фамилия, и сумма цифрами – 112 рублей, и моя (вроде бы) подпись. Но, честно говоря, ведомости я не припоминал, и как подписывал ее – тоже. А деньги, было дело, получал. Зазвали нас тогда, четверых младших научных сотрудников в телогрейках, в подсобку, и директор овощного магазина, надменный лощеный мужчина в финском костюме, выдал каждому толику наличных…

Я и сказал следователю, как на духу: деньжата, точно, брал. Сколько конкретно, за давностью не припомню: может, и правда сто двенадцать, как написано, а, может, сто тридцать два… А про ведомость, право, забыл: то ли была она, то ли нет… Директор овощного, важное свинячье рыло, был мне никто, и если я его вдруг своими показаниями топил, то испытывал по сему поводу лишь легкое злорадство.

– Подпись-то ваша? – поинтересовался милиционер.

– Да вроде моя… – молвил я неуверенно.

– Сомневаетесь, значит?