Опубликовано: вместе с письмом 12. Автограф: LRA.

Письмо послано из Русского дома в Жуан-ле-Пене в… соседнюю комнату, где рядом с Г. И., на втором этаже, разместились приехавшие 26 декабря 1947 г. Бунины. Бунин не выходил из своих двух комнат, т. к. плохо себя чувствовал. В. Н. Бунина писала в эти дни (3 января) Зурову: «Иван Алексеевич меня очень огорчает. Он еще ни разу не вышел из своих комнат. Не виделся ни с Ивановыми, ни с другими сожителями. Здесь он схватил насморк и кашляет иногда сильнее, чем в Париже. И все остальное не лучше» (LRA. MS 1067/8186). Сам Бунин еще позже, 12 января, сообщает Н. А. Тэффи: «Что до меня, то мне как будто немного лучше, но еще ни разу с приезда не вышел из своей комнаты» («Диаспора II». СПб., 2001, с. 553). Судя по мемуарам Одоевцевой, Бунина они с Г. И. видели как минимум уже в день их приезда. Наверное, заходили к нему и в дни болезни. Сами они жили в Русском доме с начала ноября 1947 г.

Имеется в виду Мария Самойловна Цеткина, рожд. Тумаркина (1882—1976) — общественная деятельница, меценатка, в первом браке жена Н. Д. Авксентьева, во втором — М. О. Цетлина; помогала Буниным и в первые годы их пребывания во Франции, и во время войны. 20 дек. 1947 г. она написала Бунину из Нью-Йорка письмо по поводу его единоличного выхода из Союза русских писателей и журналистов 11 дек. 1947 г., истолкованного ею как знак солидарности с писателями, принявшими советское гражданство и исключенными из Союза.

Бунин ответил ей 1 января 1948 г., разослав копии нескольким знакомым:

«Дорогая Марья Самойловна, ваше письмо обращено и ко мне и к Вере, но Вера отвечает вам сама. Она ушла из Союза раньше меня и по соображениям другим, чем мои, и потому я пишу вам только о себе, однако и я должен сказать прежде всего, что тоже, так же, как и она, изумлен, поражен чрезвычайно тем, что вы это письмо к нам предали гласности с целью, очевидно, очень недоброй, переслали его мне незапечатанным через Зайцевых, а в Америке <…> разослали его копию. Что же до содержания этого письма, то я поражен еще больше: вы написали его с какой-то непомерной страстностью, <…> а главное, поступили уж так несправедливо, так поспешно, не разузнавши, как, почему и когда я вышел из Союза. Мало того: вы приписали мне нечто совершенно противоположное тому, что я думал и думаю о соединении в Союзе советских граждан с эмигрантами! <…> Как вы знаете, в ноябре прошлого года Союз исключил из своей среды членов, взявших советские паспорта, и многие другие члены Союза тотчас напечатали коллективное письмо о своем выходе из него. И вот представитель этих членов явился ко мне и предложил мне присоединиться к их заявлению, а я присоединиться твердо отказался и как раз потому, что считаю неестественным соединение в Союзе эмигрантов и советских подданных <…>. Недели через две после того я тоже вышел из Союза, но единолично и, как явствует из предыдущего, в силу других своих соображении, а каких именно, легко видно из весьма краткого письма моего, что послал я для доклада Союзу на имя генерального секретаря его:

„Уже много лет не принимая по разным причинам никакого участия в деятельности Союза, я вынужден (исключительно в силу этого обстоятельства) сложить с себя звание почетного члена его и вообще выйти из его состава".

<…> Почему я не ушел из Союза уже давным-давно? Да просто потому, что жизнь его текла незаметно, мирно. Но вот начались какие-то бурные заседания его, какие-то распри, изменения устава, после чего начался уже его распад, превращение в кучку сотрудников „Русской мысли", среди которых блистает чуть не в каждом номере Шмелев, участник парижских молебнов о даровании победы Гитлеру <…>. Я отверг все московские золотые горы, которые предлагали мне, взял десятилетний эмигрантский паспорт — и вот вдруг: „Вы с теми, кто взяли советские паспорта… Я порываю с вами всякие отношения…" Спасибо.

Ваш Ив. Бунин» («Литературное наследство». Т. 84, кн. 2. М., 1973, с. 402-404).

Осенью 1945 г. Бунин принял предложение посла СССР во Франции А. Е. Богомолова и имел с ним беседу за завтраком, выразив «большую симпатию», по словам Богомолова, к Советскому Союзу, разгромившему гитлеровцев. 21 июля 1946 г. Бунин присутствовал на собрании в зале Мютюалите, на котором посол излагал содержание Указа Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня «о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции». По поводу слухов о благостной встрече с Богомоловым Одоевцева пишет следующее (как раз о дне приезда Бунина в Жуан-ле-Пен):

«— Слыхали, конечно, слыхали, — обращается он к нам с Георгием Ивановым, — травят меня! Со свету сживают! Я, видите ли, большевикам продался. В посольстве советском за Сталина водку пил, икру жрал! А я, как только посол предложил тост за Сталина, сразу поставил рюмку на стол и положил бутерброд. Только успел надкусить его (это уже нечто зощенковское! — А. А.). Не стал я есть их икру и пить их водку. Это все гнусные сплетни, выдумки» (Одоевцева. «На берегах Сены», с. 241).

Приезд и встреча Буниных с постояльцами Русского дома описана Одоевцевой в несколько комическом тоне. Быть может, и потому, что их с Г. И. положение в эти месяцы становилось много более критическим, чем бунинское, — и не только в материальном отношении.

Не один Бунин, Г. И. тоже вошел сразу после войны в контакт с просоветскими организациями, а конкретно — с издававшейся в Париже газетой «Советский патриот» (с 1944 по март 1945 — «Русский патриот»), напечатал в ней несколько, не имеющих, правда, отношения к политике, стихотворений.

«Союз русских писателей и журналистов» создан в Париже в 1921 г. 24 мая 1947 г. секретарь Союза (и один из его организаторов) В. Ф. Зеелер предложил «исключить из Союза всех членов его, имеющих советское гражданство».

(К Зеелеру есть два письма Г. И. — оба с просьбами о ссуде денег. Последний раз Г. И. — с распиской: «Верну при первой возможности» — получил ссуду в 1000 франков сравнительно незадолго до описываемых событий — 25 мая 1947 г. К 1948 г. эта «возможность» явно не наступила: в Жуан-ле-Пене и он и Одоевцева сидят без денег.)

Против Зеелера выступили В. Н. Бунина, Л. Зуров, В. Варшавский и др. из числа не принявших советское гражданство. «За» исключение в результате проголосовала половина: 26 человек («против» 24, двое воздержались). По уставу, для исключения из Союза нужно было набрать 2/3 голосов, но руководство Союза в данном случае сочло достаточным принятие решения «простым большинством» (тоже сомнительным). Вслед за этим, чтобы соблюсти формальности, на собрании 22 ноября 1947 г., когда председателем был избран, после смерти П. Н. Милюкова, Борис Зайцев, поддержавший предложение Зеелера, в устав были внесены изменения, узаконившие принятое решение. После чего из Союза вышли Г. Адамович, В. Андреев, А. Бахрах, В. Бунина, В. Варшавский, Г. Газданов, Л. Зуров, А. Ладинский, Ю. Терапиано, Н. Тэффи… Вскоре, 11 декабря, оставил Союз Бунин.

М. С. Цетлина (см. примеч. 138).

Глеб Петрович Струве (1898—1985) — историк литературы, критик, с 1918 г. в эмиграции, написал в 1931 г. лестную рецензию (рискуя дружескими отношениями с Набоковым) на «Розы» Г. И. Однако в послевоенные годы автор «Роз» относился к нему резко отрицательно. Оба (и Цетлина, и Струве) жили после войны в США и имели непосредственное отношение к главному литературному изданию русской эмиграции того времени — «Новому журналу». 16 февр. Бунин на предложение послать что-нибудь в «Новый журнал» писал Тэффи из Жуан-ле-Пена: «Послать что-нибудь Карповичу никак не могу — ведь все-таки М<арья> С<амойловна> в Н<овом> Ж<урнале> как бы хозяйка. Да и противно мне сейчас лезть в компанию „Девки" и „Лакеев" (скорее всего, имеется в виду Н. Н. Берберова, напечатавшая в «Современных записках» (1937, кн. 64) повесть «Лакей и девка». — А. А.) и рыжего болвана Глебки Струве» («Диаспора II», с. 573).

Через три дня после этого письма, 8 янв., В. Н. Бунина пишет Зурову: «Ивановы очень приятные в общении люди, во всяком случае за эти недели я ничего не видела от них кроме любезности, деликатности. Хорошо уже то, что они умные и на нашем уровне. Им ничего не нужно объяснять. <…> Даманская их порой задевает и, конечно, уже сплетничала, чего они не делают» (LRA. MS 1067/8187).

Однако, увы, сплетням предается не одна Даманская. Париж тоже не дремлет. 5 февр. Леонид Зуров предостерегает Буниных: «Публика грустит, что Одоевцевой и Иванова нет — это очень оживляло, до отъезда Ивановых, лит<ературный > салон Померанцева. Относительно дружбы В<еры> Н<иколаевны> с Одоевцевой и Ивановым: я знаю этих милых людей. Ох, любят поговорить, грешным делом, с простодушным и доверчивым человеком, задавая наивные и милые вопросы, поддакивая <…>. Письма В<еры> Ник<олаевны> здесь получают. Бахрах издевается над работой реабилитационной комиссии, ну, Бахраха-то мы знаем, но есть люди, что проживали в Биар<р>ице…» (LRA. MS 1068/2204).

Бедная Вера Николаевна перед любимцем Буниных считает необходимым оправдаться:

«Вы ошибаетесь, что меня можно объехать на мякине. Я ведь все вижу – и дурное, как и хорошее. Ивановых я почти не знала и очень сторонилась всегда. Сейчас они в очень тяжелом материальном положении. Иногда нет на хлеб. Мы здесь хлеб покупаем на свой счет, и вчера я дала им кусочек, иначе утром им пришлось бы пить пустой кофе.

Мы вовсе не дружим с Одоевцевой. А в очень хороших далеких отношениях. Она гораздо больше времени проводит с другими пансионерами, чем с нами, хотя мы живем рядом. Ян чаще меня заходит к ним и, конечно, и нам и им интереснее иной раз поговорить на литературные и другие темы, чем с другими — ведь все же мы из одного круга. Но, повторяю, это бывает редко.

Присмотревшись, я вижу во-первых, что они очень любят друг друга; во-вторых, что вся материальная часть лежит на ней; в-третьих, они очень разные люди. Общее, пожалуй, это некая аморальность, нет ни у того, ни у другого настоящего стержня <…>. Конечно, оба талантливы. Но и таланты и умы у них разные. А главное различие, что Одоевцева к людям относится хорошо, а он с раздражением, и затаенной местью. Она уверена в своих силах, в успехе, не задумывается, когда ей что-либо кажется правильным, и пишет, а он, м. б., и от спирта, очень затаен и копит злобу и раздражение, хотя к некоторым людям очень благодарен, как, например, к Руманову. Она всегда была со средствами — отец ее состоятельный человек, и от этого у нее свобода. Вероятно, она в первый раз в таких стесненных обстоятельствах, как теперь, и поэтому она переносит это легко и просто. А он нет. Я думаю, он знавал уже черные дни. Мы являемся вроде посредников между ними и М. А. (Алдановым. — А. А). Отношения у них сложные. В прошлом дружба. В настоящем обида с обоих (так у В. Н. — А. А.) сторон. И поэтому нам и приходится и с той и другой стороной вести беседы, не всегда приятные. Одоевцеву здесь любят все, кроме Даманской, а Иванова меньше. Я не нахожу, чтобы они очень поддакивали. Мы часто спорим. Все–таки напишите мне, что Вам известно о их деятельности в Биаррице» (LRA. MS 1067/8196).

Опубликовано: «Письма запрещенных людей. Литература и жизнь эмиграции 1950—1980-е годы. По материалам архива И. В. Чиннова». Сост. О. Ф. Кузнецова. М., 2003, с. 248—250. Автограф: Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Фонд И. В. Чиннова.

Игорь Владимирович Чиннов (1909—1996) — поэт, эссеист, с 1922 по 1944 г. жил в Латвии, затем в Западной Германии, с 1947 г. во Франции, с 1953 г. снова в Германии, с 1962 г. — в США. Г. И. познакомился с Чинновым в Риге, и благодаря его инициативе в «Числах» в 1933—1934 гг. появились стихи Чиннова.

«Монолог» — первая книга Чиннова, изданная в Париже (1950) во многом благодаря поддержке Г. И.

Г. И. имеет в виду рецензию Н. Н. Берберовой, утверждавшей в «Русской мысли» (1950, 20 окт.), что от «Монолога» «веет аккуратностью и умеренностью». Но в целом книга была встречена очень хорошо, Адамович написал, что видит в «Монологе» «беспощадно промытые крупицы золота» («Новое русское слово». 1952, 20 марта).

Г. И. специальных рецензий на книги Чиннова не писал, но вскользь отзывался о его стихах, как правило, с большой симпатией (см. письмо 46).

К письму приписка рукой Одоевцевой: «Я вполне согласна с мнением Г. В. Я до „Монолога" не знала Ваших стихов. И. О.».

Опубликовано (с неточными прочтениями): Н. Берберова. «Курсив мой». Мюнхен, 1972 (2-е изд., доп.: Нью-Йорк, 1983). Автограф: BL. Gen Mss 182. Nina Berberova Papers. Дата — штемпель на конверте.

Нина Николаевна Берберова (1901 — 1993) — поэт, прозаик, мемуарист, с 1922 г. в эмиграции, гражданская жена В. Ф. Ходасевича с 1922 по 1932 г. В книге воспоминаний «Курсив мой» дала яркий, но тенденциозный портрет Г. И. Критически относясь к личности Г. И., Берберова, несомненно, ценила его стихи.

Начальная строчка в двух стихотворениях А. Н. Апухтина: «Письмо» (1882, опубл. 1886) и «Ответ на письмо» (1885, опубл. 1896).

4 ноября 1950 г. Берберова навсегда уехала из Франции в США.

Г. И. был знаком с Берберовой с 1921 г., года ее переезда из Ростова-на-Дону в Петроград. На членском билете Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, выданном Берберовой в 1921 г., рядом с подписью председателя Союза Н. Гумилева стоит подпись секретаря Союза Г. Иванова.

Речь идет о статье Г. И. «В защиту Ходасевича» (1928 г.), с которой началась открытая «война» между обоими поэтами. Берберова, естественно, была на стороне Ходасевича.

«Возрождение» — парижский журнал («литературно-политические тетради»), издававшийся с 1949 по 1974 г. как продолжение довоенной газеты «Возрождение», в которой регулярно публиковался Ходасевич. Журнал аттестовал себя как «Орган русской национальной мысли». В 1949 г. Берберова напечатала в нем стихи (№ 1) и прозу (№6).