При полном качании я дернул за механизм размыкания капота, он отломился у меня в руках. Я попытался встать на кресле, чтобы сгруппироваться, но забыл отстегнуть ремни и получил удар по голове ужасной силы. Когда вышел из-за облаков, я был все еще в штопоре — там внизу была земля, менее чем в 3000 футов. Я надавил ручку управления прямо вперед и широко открыл дроссель. Двигатель кашлянул и вдруг снова загорелся, получив резкий толчок. Штопор перешел в спираль; я осторожно проверил рули высоты, которые слушались хорошо, но поля пролетали у меня перед ветровым стеклом. Я выровнялся менее чем в 100 футах от земли.

Близкое приближение. Я поднял свой шлем и почувствовал, что волосы пропитались потом.

Точно и быстро определил свое местонахождение: я был на правом берегу Рейна к северу от американского плацдарма. Взял курс 310° к дому и по радио сообщил своему патрулю место встречи над Кельном на высоте 13 000 футов. Как раз в этот момент меня вызвал Кепвей:

— Алло, Талбот ведущий, Кенвей на связи. Где ты сейчас? Перехожу на прием!

Я быстро ответил:

— Алло, Кенвей, Талбот ведущий отвечает: я нахожусь в 20 милях к северу от Ремагена, вдоль Рейна. Конец связи.

Сегодня Лэпсли персонально контролировал Кенвея, я узнал его протяжное произношение.

— О'кей, Пьер. Осторожно, кружит пара крыс. Конец связи.

Я внимательно следил. У меня было достаточно горючего, и я решил выполнить под облаками спокойный поворот на 360°, чтобы попытаться засечь двух упомянутых «крыс».

Спустя несколько секунд по Рейну начали летать трассирующие снаряды зенитной артиллерии, и я увидел два длинных тонких серых следа, извивающихся прямо над землей.

Это был «262-й». Он превосходно выглядел со своим треугольным фюзеляжем, напоминающим голову акулы, крохотными крыльями в форме стрел, двумя длинными турбинами, серым камуфляжем в зеленых и желтых пятнах. На этот раз мое положение не было уж слишком плохим, я находился между ним и его базой. Еще раз я сломя голову пикировал, чтобы набрать максимально возможную скорость. Он меня еще не видел. Небольшой поворот на элеронах — и я поднялся к нему по касательной. Я делал небольшую корректировку скорости, когда вдруг два длинных пламени хлынули из его реактивного двигателя — он увидел меня и открыл огонь. Я был в 300 ярдах от него. Я выпустил первую очередь огня. Промах. Улучшил коррекцию и снова открыл огонь, хотя он нагонял меня. На этот раз я увидел две вспышки на его фюзеляже, затем одну на крыле. Расстояние сейчас было 500 ярдов. На правой турбине раздался взрыв, который сразу же изверг огромный столб черного дыма. «262-й» резко заскользил на крыле и потерял высоту. Наши скорости сравнялись, составив расстояние между нами около 600 ярдов. У меня на пути был дым, и я снова упустил его. Странные красные шары, плывущие в этом дыму, ослепили меня. Боже! Сдавило две мои пушки с левого борта. Я больше стремился направо, чтобы выравнить скольжение, а мои две другие пушки тоже сдавило. «Мессершмит-262» летел на одном двигателе. Я был в полном бешенстве. Казалось, что в моей пневматической системе была течь — датчик не показывал никакого давления. Я был просто багровый от ярости. Я шел за «262-м» в надежде, что его вторая турбина перегреется.

Спустя мгновение именно мой двигатель начал перегреваться. Со злости я поклялся себе снять скальп с того идиота, который написал с министерство авиации в техническом бюллетене, что «Мессершмит-262» не может лететь только на одной турбине.

Из-за всего этого я напрочь отдалился от моего звена, которое, должно быть, беспокоилось за меня над Кельном. По радио я сообщил Маскаирну ситуацию, и мы вернулись в Фолькель в сумерки.

Я был в ужасном настроении. Ко всему прочему, одна из моих шин взорвалась при посадке. Мне пришлось ждать на ледяном ветру, пока ее заменят, чтобы я смог вырулить на парковку и отправиться на обед.

В предрассветной мгле среди длинных дымков над однообразными заснеженными равнинами начал подниматься столб дыма. Затем другой, чуть дальше, вдоль черной линии, извивающейся в безупречной белизне сельской местности.

— Талбот ведущий, поезд, два часа!

В морозном воздухе 4 «темпеста» стремительно спустились до высоты 3000 футов, и их гладкие крылья схватили первые лучи тусклого рассвета. Мы направлялись ко второму поезду, и инстинктивно четыре руки в перчатках, онемевшие от холода, уже толкали стойку рычага, чтобы сделать отличный бросок. Сейчас мы могли различить локомотив и напротив него платформу с зенитной артиллерией и поезд, мучительно волочащийся сзади.

Не сбросив дополнительные баки, мы пошли на мелкое пикирование с открытым дросселем… 350… 380… 420… 450 миль в час. В моем пересохшем горле пульсировала кровь — все еще тот старый страх зенитного огня. Остается одна-две мили. Я начал осуществлять свою цель, находясь впереди локомотива на расстоянии около 20 ярдов.

Сейчас! Напряженный, я наклонился вперед. Лишь 800 ярдов. Первый взрыв трассирующего снаряда — стаккатные вспышки четырехкратной 20-миллиметровой зенитной установки — колеса локомотива, тормозящие всеми сдавленными тормозами. 500 ярдов. Я плавно скользил над заснеженными вспаханными полями. Стаями летали грачи. Мои орудия грохотали — машинист выпрыгнул из своей кабины и покатился в канаву. Мои снаряды взорвались на набережной и пробили черную дыру, которая имела угрожающие размеры в моих прицелах.

Затем дымоход стал извергать горячую струю пламени и шлаков, окутанных паром. Небольшое надавливание на ручку управления, чтобы не задеть телеграфные провода, быстрое пикирование сквозь дым, затем в ветровом стекле, покрытом маслянистой сажей, я еще раз увидел небо. С усилием надавив на ручку управления, устремился в зигзаги. Тлеющие угли, казалось, летали вокруг моего самолета, но я не мог сказать, были ли они от снарядов зенитной артиллерии или рикошетировали от моего номера второго. В воздухе начали зависать обычные белые клубы дыма.