Колеса от новых и старых автомобилей (и даже от телег!) были развешаны на серой и бугристой штукатурке. У некрашеного дощатого потолка поблескивали с десяток автомобильных фар. Горела, впрочем, только одна лампа – матовый белый шар.

У стен были расставлены разнокалиберные табуреты и три некрашеных стола – из тех же щелястых досок, что и потолок.

Казалось бы – типичное питейное заведение для окраинных бродяг (как в фильме «Торговцы розовым дымом»). И тем не менее возникало впечатление не таверны, а скорее жилой комнаты – Корнелий ощутил это в первую секунду. Может, потому, что не было традиционной стойки, а блестел стеклами простой старый шкаф с посудой. А еще – потому, что у очага по-домашнему сидела на корточках и что-то жарила на железном листе крупная девушка в тугом куцем платье без рукавов. Блики дрожали на ее налитых икрах и полных руках.

Девушка обернулась, мотнув короткой бронзовой косой. Она была круглолицая, некрасивая и добрая.

– Входи, – сказала она. – Чего стоишь?

Тут же выкатился из-за украшенной колесами ширмы маленький, тоже круглолицый человек – с редкими черными волосами и глазами-щелками.

– Заходи, пожалуйста! – Он говорил тонко и, кажется, обрадованно. – Садись, сейчас кушать будешь!

– Да я по делу… – начал Корнелий.

Человек ухватил его за локти, и, подчиняясь мягкому напору, Корнелий оказался за столом.

Девушка ловко поставила на доски стола глиняную миску с пухлыми, как мячи, оладьями (на них еще лопались пузырьки масла). Улыбнулась толстыми губами. Корнелий ощутил, как голодная судорога прошла у него от желудка к горлу. Сказал с усилием:

– Да мне и платить нечем.

– Зачем платить! – Хозяин таверны взмахнул ручками. – Платят, когда много еды, когда вино пьют, а если немножко, чтобы не был голодный, платить не надо! Анда, принеси молока!

Толстогубая, добрая (а глаза непростые) Анда стукнула о стол глазированным кувшином. И Корнелий вдруг понял, что смотрит на нее… с интересом. На ее круглые икры и локти, на плавные переливы тела под шелковистой тканью… Что это? Он возвращается к жизни? За все время тюремного бытия он ни разу не подумал о женщинах, был равнодушен к еде, не вспоминал веселые пирушки и утехи в компании приятелей (чаще всего у Рибалтера). И вот – этот зверский голод при виде шкварчащих оладий, эта Анда…

А ребята?

Он злым коротким глотком загнал голод в глубину и будто случайно положил на стол раскрытую ладонь со значком.

– Хозяин…

Тот глянул, глазки округлились.

– Ва, ты от Петра… – Он заговорил вполголоса, но отчетливо: – Я тебя слушаю. Что надо делать?

– В туннеле под насыпью тринадцать ребятишек. Безынды. Надо увести… туда.

– Ва… – Хозяин оглянулся на Анду. Почесал согнутым пальцем темя. В глазах появилась честная озабоченность. – И тебя?

– Естественно, – буркнул Корнелий излишне сердито. Потому что ощутил непонятную пристыженность.

– Ва… так много. Такого еще не было. Один-два было. Надо думать. Надо спросить Алексеича.

– Витька сделает, – подала голос от очага Анда. – Своей дорогой, поездом. Чего там…

– Ай, Витка! Где он, Витка? Когда еще хотел прийти! Дурная голова его носит, Алексеич нервничает!

В непонятных и недовольных восклицаниях хозяина Корнелий уловил, однако, скрытое облегчение.

– Будем думать. Ты сперва кушай. Ай нет, сперва дети. Веди сюда.

– А… ничего? Здесь безопасно?

– Ва! Зачем боишься, это не твое дело! Не обижайся, пожалуйста, веди. На улице надо осторожно, а здесь бояться не надо, уланы к нам не ходят.

Ребята ждали Корнелия молчаливо и доверчиво. Неслышно, цепочкой они пересекли улицу и скользнули в таверну.

– Ва, какие маленькие, какие поцарапанные. Садитесь, не бойтесь, будем кушать…

– Да подожди, отец, со своим «кушать», – прикрикнула Анда, – ребятишкам умыться надо, передохнуть… Я их в круглую комнату возьму, там вода, полотенца…

– Ай, правильно… Какая дочка! – Хозяин глянул на Корнелия. И тот затеплел щеками, как мальчишка, ибо пойман был за явным разглядыванием Анды. – Теперь садись, можно. Анда все сделает. Кушай, потом пойдем к Алексеичу… Меня зовут Кир. А тебя?

Корнелий сказал и воткнул зубы во вздутое тесто.

Загадочный Алексеич оказался очень костлявым и пожилым человеком с гладкими седыми волосами. Он встал навстречу, слегка церемонно протянул руку:

– Мохов Михаил Алексеевич…

Узкая ладонь была твердой. Но за крепким рукопожатием и подчеркнутой вежливостью Корнелию почудилась какая-то отрешенность. Корнелий тоже назвал себя полностью и, не зная, что еще сказать, спросил:

– Вы, наверно, из Восточной Федерации? Такое имя…

– Нет, я из-за грани, – с будничной ноткой ответил Мохов. – Из тех мест, куда, судя по всему, собираетесь вы… Кир мне рассказал. Может быть, вы изложите мне ваши обстоятельства подробнее? Сядем.

Мохов обитал в узкой и низкой комнате с примитивной мебелью и самодельными книжными полками. Но торцовую стену занимали панель и экраны супермашины «Нейрин», разрешенной для пользования лишь в учреждениях правительственного ранга. Сам по себе факт, вызывающий изумление и уважение. Уважение вызывала и ненавязчивая, скучноватая решительность Мохова. Они присели рядом на узкую кровать, и Корнелий ровно, невольно поддаваясь тону Мохова, рассказал, что случилось с ним и с ребятами. У него было ощущение пациента, который попал к суховатому, но умному врачу и должен, отодвинув неловкость, рассказать все, чтобы получить надежду на излечение.