— А кто же фабрикой управляет?

— Арап какой-то управляющим.

— Настоящий арап?

— Нет, не настоящий, а так его называют. Он тоже здесь редко бывает — больше в Питере живет.

— Гм. А что же на этой фабрике делают?

— А черт их, знает что делают — не к ночи будь сказано. Людей делают.

— Что ты говоришь. Виданное ли это дело?

— А взаправду, барин. Руки, ноги, головы, туловища делают из дерева, что ли. Не то из камня, а может, и из железа — я не знаю.

— Да, наверное, руки и ноги искусственные. Для уродов и калек?

— Какое там для уродов! За границу отправляют — вот что. И животных всяких делают. И коров. И еще делают такое — что и сказать-то не при всяком вслух скажешь. Разве к кому уважения у тебя нет.

И, наклонившись к уху Никодима, он что-то зашептал ему. Никодим не сразу понял, но когда понял, то удивился еще больше, только не стал расспрашивать. Молча проехали они остаток дороги.

Прощаясь с возницей, Никодим все-таки сказал ему: "А подозрительные люди — эти ваши слободские, и твой кум тоже". "Да, у кума нос того… подгулял. Даром этого не случается. Ну, прощайте, барин. Покорно благодарим", — ответил возница и, нахлобучив шапку, принялся настегивать лошадь, как будто желая скорее скрыться с Никодимовых глаз.

Отпустив встретивших его слуг, Никодим остался один. Он обошел и осмотрел все комнаты дома, кроме черной залы и комнаты Евгении Александровны, а ночью, в одиннадцать часов, вышел к калитке посмотреть, не пройдут ли чудовища. Но они не показались.

Утром старый его дядька и когда-то камердинер покойного дедушки Онуфрия Никодимовича, бывший крепостной Павел Ерофеич, брея Никодима перед кофе, сказал:

— Не настоящею жизнью нынче живут господа. В бывалые-то годы, как барин куда поедет, так и собственного слугу берет с собою. За границу ли, в Москву там, или в Питер — все равно. Тот его выбреет, и вымоет, и одежду в порядке содержит, а нынче что?

— Значит, ты, Ерофеич, со мной вместе чудить хочешь? — спросил Никодим.

— Зачем чудить? Вы барин степенный. Маменьке-то в радость такие дети.

— А если барин влюбится — по-твоему, что тогда верный слуга должен делать?

— А вы разве влюбились, Никодим Михайлович?

— Да, влюбился.

— Ну вот, коли влюбились, так честным пирком да за свадебку.

— Ловко выдумал старик. Да как на ней женишься, если она уже замужем?

— Замужем? — Тут лицо Ерофеича вытянулось и выразило определенно полное разочарование. — Уж коли в чужемужнюю жену влюбились, так об этом, барин, не говорят. Молчать надо… Там, как хотите: я вам не судья, а на людей выносить не полагается.

— А если она не чужемужняя жена, а так просто… ну, любовница, на содержании… что ли?

— Вот еще скажете, барин. Такая-то уж и вовсе в жены не годится — сегодня она с одним, завтра с другим. Будто настоящих барышень нет. Да и в роду у нас такого не водилось — Бог миловал.

— Нет, Ерофеич, она замужняя… А, послушай, ты не знаешь ли чего-нибудь о Лобачеве, Феоктисте Селиверстовиче?

— Господина Лобачева как не знать. Еще когда вы в гимназии были, они к вашему батюшке частенько наезжали по разным делам.

— К нам? Сюда? Сам Лобачев?

— Да недолго они заезжали — с полгодика.

— Послушай, так папа его должен знать?

— Разумеется, должны.

— А кто он такой — этот Лобачев?

— Да из себя видный такой. Только сомнительный человек. Говорили про них разное. Мало ли что говорят.

— Федосий из Бобылевки, что меня сюда привез, сказывал мне, что он не русский, а англичанин.

— Бобылевские-то его лучше знают, а здесь кто же его видал. Лет одиннадцать назад было — все поди забыли.

— А на фабрике у него ты бывал?

— Нет, не довелось. Да какая это фабрика — темное дело.

— Почему темное?

— Работают, можно сказать, большие тыщи народу, а что делают, неизвестно.

— Людей делают, мне Федосий говорил.

— И за границу отправляют, сказывали. Оттого-то у басурмана такая сила народу нынче и пошла. И чего наш царь смотрит?

— Заговорился Ерафеич. Я-то с гобою, как с путным, а ты ахинею понес. Разве можно людей делать на фабрике?

— Отчего нельзя? Хитрый человек все может. Впрочем, вам виднее. Мы люди темные. За что купил — по том и продаю.

— А что же еще про Лобачева говорили?

— Да, так… разное.

Никодим поглядел на старика. Тому, видимо, и хотелось что-то сказать, но уж никак он не мог решиться и даже бровь почесал.

— Ну что же? Рассказывай.

— Да нет… лучше увольте… до другого раза…

Разговор на том и кончился, но для Никодима прибавился еще один вопрос: зачем здесь бывал Лобачев одиннадцать лет назад и почему отец ничего о нем не сказал Никодиму, хотя и знал, что Никодим ездил к нему.

И еще никак не мог примириться Никодим с мыслью, что между Лобачевым и Уокером с одной стороны и госпожею NN с другой существует тайный союз, направленный, между прочим, и против него — Никодима, а мысль эта все время не оставляла его.