— Да, удобно. Ты начинаешь отучивать меня постепенно от всякого труда.

— Отучивать? Нет. Ты никогда и не был привычен к труду. Трудился всегда я. И тебе будет действительно очень удобно, когда я начну все делать для тебя.

— Даже такие чудесные дела, как похищать рясу через две запертые двери.

— Даже.

— А может быть, мамины письма ты разберешь за меня?

— Что же, тебе очень стыдно сделать это самому?

— Очень стыдно…

Монах помолчал. Потом сказал как-то между прочим:

— Тебе же Яков Савельич разрешил. Но Никодим за эту мысль ухватился.

— Да, разрешил. Я знаю. И я поступил бы так, как он сказал. Но ты мне решительно мешаешь. С тех пор, как я начал чувствовать тебя, я не могу не считаться с тем, что говоришь и думаешь ты.

— А что я думаю?

— Не только, что думаешь, но и как думаешь. Ты думаешь иронически, а волю мою взял себе.

— Послушай. Соберись с силами и поезжай к отцу Дамиану. Ведь он же духовный отец твоей матери — неужели он ничего не знает о ее жизни?

— Да он ничего не скажет. Разве он может и обязан?

— А ты возьми револьвер с собой. Приставь его ко лбу отца Дамиана и потребуй ответа.

— Фу! Какие глупости ты говоришь.

— Ничего не глупости, револьвер ты захвати с собой: если не на отца Дамиана, то на кого-нибудь другого пригодится. А писем разобрать ты все равно не сможешь.

— И не надо. И отца Дамиана не о чем спрашивать.

— Послушай. Не ты ли уверял меня, что любишь свою мать?

— Хорошо, хорошо. Только прекрати излияние своих наставлений — у меня голова разболелась от твоих речей А рясу отнеси на место — откуда взял.

Собеседник встал. Ряса упала к его ногам, он свернул ее, взял под мышку и пропал. Никодим не заметил, куда он исчез…

Наутро он поехал в монастырь. До него было недалеко; верст сорок, но еще десять верст нужно было проплыть озером, так как монастырь стоял на острове.

Из ближайшего уездного города каждый день в монастырь уходил пароход с богомольцами, только в неопределенные часы. И приехав в город, Никодим уже не застал парохода, но не захотел дожидаться следующего дня и искать приюта где-либо в гостинице, а поблизости от пристани нанять до монастыря знакомого рыбака.

Погода была плохая: дождь, ветер, — встречная волна сильно качала лодку, и только в сумерках, на огонек, добрались, наконец, Никодим и рыбак до острова… Совершенно измокшие и озябшие вышли они на берег, довольно далеко от монастырской пристани и, вытащив за собою лодку на песок, пошли размокшей тропинкой к воротам. Привратник впустил их, но сказал, что в церкви сейчас идет служба, а если им нужно кого-нибудь видеть, то придется обождать, так как, мол, в церковь-то неудобно идти мокрыми.

Они так и сделали — обождали, а потом, когда служба кончилась, доложили о Никодиме архимандриту отцу Иоасафу и провели Никодима к нему. В келье у отца архимандрита было жарко натоплено. Подали чай с вареньем, и отец Иоасаф — простой седенький старичок, ласковый, лукавый, хозяйственный — принялся расспрашивать Никодима о всяких делах — о ценах на сено, на хлеб. Но Никодим за последнее время сильно отстал от всех хозяйственных забот и не знал, что и отвечать. Он сослался на нездоровье: "Простудился, должно быть, плывучи по озеру", — а ему просто хотелось спать с дороги.

— Экий вы неосторожный, да нетерпеливый, — сказал ему отец архимандрит, — не могли парохода обождать. Однако такому гостю мы всегда рады. Видно, у вас дело какое есть к нам, или просто помолиться приехали?

— Да, есть дело, — ответил Никодим.

— Ко мне али к кому другому?

— Отца Дамиана хочу повидать.

— Прихварывать стал отец Дамиан: стар становится. Поди уж за восемьдесят перевалило. Вы его сегодня-то не тревожьте: завтра лучше; а теперь я вижу, вы спать хотите — пожалуйте в гостиницу. Я распорядился: там келейку вам приготовили получше других.

Поблагодарив отца архимандрита за привет и ласку, Никодим прошел в отведенную ему комнату: свеча еле освещала ее, было в ней немного холодновато и неуютно, но действительно это была одна из лучших комнат в гостинице.

Когда он вошел — за печкой что-то зашуршало. Но Никодим не обратил внимания на шорох: "Может быть, бес", — равнодушно подумал он и от усталости скоро заснул очень крепко.

Ночью он проснулся и, чувствуя, что совсем больше не хочет спать, — зажег свечу и огляделся. Комната ему показалась уютнее и лучше, чем в первый раз. Одев уже просушенное, хотя и помятое платье, он выглянул в коридор и при слабом свете огарка, выходившем из его комнаты, увидел в конце коридора старческую фигуру монаха. Монах сидел на скамье, склонившись немного в сторону, и упорно глядел куда-то. Заметив свет и Никодима, он поднялся и направился к Никодимовой келье, слегка прихрамывая: это и был отец Дамиан.

Видеть почтенного отца Дамиана в такое неурочное время в гостиничном коридоре, словно на каком послушании, — было странно, и Никодим с удивлением в голосе воскликнул:

— Отец Дамиан, что вы тут делаете? Ведь ночь глубокая.

Отец Дамиан взглянул на Никодима, но как-то поверх его головы. Он и всегда так смотрел или в сторону, только не из гордости и не от лживости: глаза у него были голубые, очень светлые и очень простые, но взгляду его было трудно, проходя по сторонам, останавливаться на человеческих лицах. Сам старец был высокого роста, прям и сух; седые волосы выбивались у него из-под клобука. Прихрамывал он слегка, но был слегка и глуховат.