Любой отъезд волнителен.

Когда автобус проезжает мимо "домика" Петра, я приникаю к окну. Я прощаюсь по-настоящему. Прощаюсь с этим "домиком", как с живым человеком, прощаюсь со своими воспоминаниями, со своим настоящим, которое уже умудрилось превратиться в прошлое, пусть недалекое, но уже прошлое. Завтра мы будем в Рязани, далеко отсюда, но воспоминания останутся.

Настя задумчиво смотрит в другое окно на проплывающие деревья. Когда я сажусь на место, она нежно берет мою руку, подносит ее к губам.

— Кисыч…

Я обнимаю ее.

Петергоф встречает постройками из красного кирпича. Тенистые аллеи дают свежесть и прохладу. Мы поднимаемся и поднимаемся в гору. Стоп. Я вижу даль. Куда хватает глаз, простирается Финский залив. Синева сливается у горизонта. Огромные валуны. Зелень подстриженных деревьев.

Наконец, фонтаны запускают. Каскад не сразу наполняется водой, она набирает силу. Вода вокруг. Мы плывем в этой воде.

— Пойдем к заливу. Он ждет нас.

Холм защищает созданный Петром Эдем от бурных волн. Огромные валуны уходят метров на двести. Люди сидят на камнях, подставив полуобнаженные тела мягкому утреннему солнцу.

Настя с интересом разглядывает мальчика, одетого в камзол не по росту и при шпаге.

Там, справа, ближе к дворцу, огромного роста детина, хмельной, обутый в чудовищные сапоги, и его напарница — женщина лет тридцати с огромной грудью, впрочем, грудь кажется таковой из-за специфического кроя, — предлагают свои услуги.

Пот течет градом по его лбу. Даме жарко. Она обмахивается веером, но видно, что силы на исходе. Когда кто-нибудь соглашается сфотографироваться, а желающих не так уж и мало, она натягивает на лицо вымученную улыбку и встает в заученную позу.

Время глумится над этими людьми или они глумятся над временем? Корова-время преобразилось в женщину, а из ее груди цедят звонкую монету вперемешку с кровью. И это будет продолжаться до тех пор, пока у них у всех есть силы. Когда они сгинут, найдут других людей, других коров и другие времена.

— Белка! Белка!

Настя прижимается ко мне и шепчет, что я обязательно должен ее сфотографировать.

— Только не спугни, только не спугни.

Последовательность действий и течения времени нарушается. Перемешивается "Монплезир" и "Фаворитка", Милон Кротонский и Афина Паллада. Купальня императрицы. В помещении пусто.

Наконец, мы достигаем конца парка.

В Рязани когда-то были летние аттракционы. Одним из них был паровозик. Когда я впервые поехал на нем, он увез меня в такой же уголок. Там никого не было, и только мама стояла в стороне, ласково улыбалась и махала рукой. Одиноко и хорошо.

Мы достаем печенье. На мою макушку падает огромнейшая капля. Почти сразу же в воздухе проходит волна озоновой свежести, а где-то далеко гремит гром. Мгновенно все темнеет, начинается ветер. Мы проходим через одну ограду, потом через другую, и я уже не в силах отличить Верхнего парка от Нижнего, одного фонтана от другого. Люди прячутся под какими-то навесами.

Дождь стихает так же неожиданно, как и начался.

Мы спим беспокойно, пытаясь прижаться друг к другу поплотнее: зябко. Ночью просыпаюсь от шепота — проезжаем Москву. Настя тихо сопит у меня на плече.

У Насти есть дед — цыганский барон.

Я ищу встречи с ним. Отправляюсь к отцу на Шлаковый. Здесь все в ужасном состоянии. Про отца говорят, что он умер, то есть вскрыл себе вены.

Около профилактория за мной начинают гнаться какие-то люди. Я понимаю, что это люди барона. Вижу, как со стороны стены из травы поднимается пьяный грязный, но живой отец. Я кричу:

— Папа, пособи!

Он тоже что-то кричит, и сотни людей начинают подниматься вслед за ним. Они устремляются ко мне.

Люди уже вышли из машины и стремительно приближаются, но, увидев орду, останавливаются.

Орда налетает на них и начинает бить. Жутко. Безжалостно.

Наконец, все заканчивается. Из машины выходит старик и говорит:

— Хватит.

Все беспрекословно выполняют требование.

— Кто это? — спрашиваю я отца.

— Барон.

Барон отводит меня в сторону:

— Что тебе нужно?

У меня есть возможность выложить самое заветное желание.

— Я хочу знать, кто же Настя на самом деле.

Он смеется старческим опытным смехом.

— А ты как думаешь?

— Шлюха. Худшая из шлюх. Умная, специально подготовленная. Когда-то она была девой, но, разочаровавшись в жизни, начала рассматривать людей в качестве средства. Я подозреваю, что это вы сделали ее такой.

— Ты говоришь "худшая", а знавал ли ты достаточное количество шлюх, чтобы так утверждать? Настя — одна из лучших. В ней осталось человеческое. Я не делал ее такой. Она сама сделала выбор. Оставь ее в покое. Ты не часть ее жизни, у тебя свой путь.