Встретиться с Карповым я упорно отказывался. И в те дни я впервые узнал настоящий страх. До самого отъезда каждый день я «ждал Карпова»: какого-либо вторжения КГБ, провокации, ареста. Только после 10 часов вечера, когда сотрудники КГБ по какому-то неписаному правилу прекращали до утра свою активную деятельность, я несколько оживал.

Люди, жившие в ту эпоху, помнят, какой леденящий ужас наводило ведомство КГБ и его люди. Как и Гестапо в Германии. Все понимали, что люди из КГБ могут сделать с тобой все, что им вздумается. Этот ужас тянулся от массовых арестов, пыток и расстрелов 37-го года.

Я обратил однажды внимание на то, что тротуары возле лубянского управления КГБ всегда были пусты, в то время, как тротуары напротив – переполнены народом. Пешеходы старались держаться подальше от этого здания! Тоже самое можно было наблюдать и около домов ЦК на Старой площади. Когда я, участвуя в голодовке «за Маркмана», переходил улицу к зданию ЦК, чтобы войти в приемную ЦК, я ощущал словно бы уплотнение воздуха, энергетический барьер – барьер страха! который надо было силой преодолевать. А как страшно было, когда ты чувствовал, что за тобой идут! Страх, близкий к панике. Одного нашего товарища, которого сотрудники КГБ в штатском «вели» по городу до самого дома, стало рвать, когда он зашел в свою квартиру. А когда меня однажды допрашивали два сотрудника «органов» с липкими глазами преступников, я в какое-то мгновение не смог совладать с собой и лязгнул зубами от страха, ужасно испугавшись, не заметили ли этого мои «собеседники».

И мы постоянно жались друг к другу, чтобы ослабить тиски страха. Процветали и беспорядочные сексуальные отношения. Над всеми висела секира КГБ, и люди спешили жить, как могли.

Сейчас, вспоминая то время, я с трудом понимаю, как я мог решиться вступить в войну с властью, с КГБ.

В эмиграции знаменитый бывший разведчик КГБ Хохлов (тот, который по приказу Хрущева должен был в Западной Германии убить одного из руководителей НТС, чем-то неугодного Москве, но сдался американцам) прояснил мне «игру» Карпова: он, видимо, хотел попробовать завербовать меня перед выездом и в любом случае — скомпрометировать добровольной беседой с ним, посещением КГБ.

Так подробно я рассказал о Карпове по той причине, что он оказался сложной, крупной (по роли) фигурой и его деятельность причудливо переплелась с линией моей жизни. Мне везло на такие переплетения.

Так вот, в перестройку в «Огоньке» появилась статья некоего пенсионера, отставного полковника КГБ Ярослава Карповича. Да, моего «генерала Карпова»! Звание себе он повышал, очевидно, для устрашения диссидентов. В статье он разыгрывал из себя раскаявшегося человека, уверял, что всегда относился с симпатией к диссидентам и, ведя их дела, старался им помочь. И самое интересное, рассказал в «Огоньке» и в «Литгазете», что в 70-е годы он был представителем НТС в СССР и даже был членом «Руководящего круга» (руководства) этой одиозной «антисоветской организации». [18]

Вожди НТС его вербовали, но вступил он в НТС по указанию своего начальства. Сообщения о своей деятельности для НТС и о руководителях этой организации он готовил для самого Андропова!

Потом по телевидению я видел документальный сюжет о встрече в Москве на Лубянской площади возле «соловецкого камня» (памятника жертвам политических репрессий) двух друзей: одного из лидеров НТС, Артемова, и «моего» Карпова-Карповича, которые вспоминали, как они «боролись» друг с другом. Ну, а члены НТС были в эмиграции моими свирепыми врагами и выпили достаточно моей крови. В особо критические периоды моей с НТС войны его руководители наверняка совещались с Карповичем обо мне. И когда он звонил мне в Москве, он уже был членом высшего руководства НТС. Вот как переплелось!

Осенью 1972 года я попытался избавиться от советского гражданства. Послал соответствующее заявление в Верховный Совет, но получил отказ.

И еще той осенью арестовали Юру Шихановича, глубоко уважаемого мной человека. Арестовали его через несколько часов после того, как мы с ним виделись. «Что-то я сегодня заметил за собою «хвост». К чему бы это?» — сказал он при встрече.

Через несколько часов мне позвонил уже известный читателю Володя Гершович и сообщил, что Ших арестован и у него идет обыск. «Ты куда пропал?» — спросил он, не слыша моего голоса. А у меня голос отнялся. Я понимал, что Шиха арестовали «всерьез и надолго», может быть, навсегда! Так воспринимались тогда аресты. Но я не решился поехать к нему на обыск, как то полагалось для друзей, потому что боялся встретить там Карпова, и помнил, что дал Шихановичу на сохранение мои бумаги, которые теперь должны были оказаться в руках коллег Карпова. Об этом тяжело вспоминать.

При одной из наших последних встреч с Шихановичем, когда мы разговорились с ним о моем желании эмигрировать, он прочел изумительное стихотворение Чичибабина. Название я забыл, но запомнил последние слова:

Однако пора перейти к рассказу о Сахарове.

Знакомство с Сахаровым было одним из важнейших событий моей жизни, большим счастьем для меня. Идеи и деятельность Сахарова и без прямого контакта с ним наверняка сильно повлияли бы на меня, но личное знакомство и общение дали более глубокую основу для их восприятия, понимания, придали особые краски.

У Фрейда есть понятие «сверх-я». Это то, что закладывается в наше подсознание от образа людей, которых мы любили или очень уважали, чаще всего от образа наших родителей или кого-то из них. «Сверх-я», по Фрейду, хочет видеть нас такими, какими хотели бы видеть любимые и уважаемые нами люди. Так вот, образ Сахарова стал для меня второй составляющей моего «сверх-я», наряду с образом моего отца. Я понял это, когда осознал, что предпринимая какие-либо социально значимые действия или при работе над какими-либо важными публикациями я непроизвольно сверяюсь в глубине сознания: как бы поступил или что бы в этом случае сказал Сахаров?