— И не все зубы,— добавил врач.— Да, многое повидал он на своем веку. Из тех битых, за кого семь небитых дают... Знаешь, по-моему, лучше...— Он остановился и спросил: — Ты можешь оставить его здесь и попросить зайти ко мне твою маму?

— Моя мама умерла,— не задумываясь, ответила Мэри.

— Ага. Понятно.

Ветеринар был в нерешительности. И в ту же минуту Мэри поняла, о чем он думает. Щеки у нее вспыхнули, голова закружилась, от гнева ей стало даже дурно. Хотелось кинуться на врача, кусаться и царапаться, но она сдержалась. Ухватившись за край стола, она спокойно и холодно за­явила:

— Я принесла его не убивать, а лечить!

— Понятно,— нерешительно откликнулся ветеринар.— Просто ино­гда человечнее...

Больше он не смотрел на Мэри, а осторожно и ласково ощупывал Ноакса, и глаза у него были полузакрыты, словно он пытался, сосредото­чившись, понять, что ему говорят его пальцы.

Мэри сделала глубокий вздох. Нельзя выходить из себя, прежде всего надо помочь Ноаксу.

— Вы знаете, он очень здоровый кот. Сейчас он, конечно, плохо выглядит, но, честное слово, он ужасно сильный.

Ветеринар ничего не ответил.

— Разве можно согласиться на смерть друга? —убеждала его Мэри.— Пусть даже не человека. Конечно, для вас он просто кот, но для меня он Ноакс.

И чтобы перестать плакать, она вспомнила, как ее мать уехала отдыхать и бросила Ноакса на произвол судьбы.

«Если Ноакс умрет, я с ней никогда больше не буду разговаривать!»— решила она. И в полном отчаянии сказала:

— Если вы не знаете, как его вылечить, так и скажите. Я тогда понесу его к другому врачу.

Удивленный ветеринар вскинул глаза, и в эту секунду Ноакс, вытя­нув шею, куснул его за палец. Ветеринар выругался и усмехнулся.

— Ладно,— вдруг согласился он.— Вижу, что бойцовский дух в нем еще жив. Но лапу ему придется отнять. Пользы от нее не будет, а сейчас она источник инфекции. Только помни, я не обещаю, что он выживет. Но если за ним как следует ухаживать, то надежда есть. Последнее время он, по-видимому, жил в плохих условиях, да?

Мэри кивнула головой. Она могла бы объяснить, что она не виновата, но зачем? В груди у нее сидел тугой комок, глаза жгли слезы.

— Я обязательно буду за ним ухаживать,— прошептала она. Обхватив себя руками, она сидела в приемной на стуле и бормо­тала:

— Если Ноакс поправится, я всю жизнь буду хорошей. То есть поста­раюсь быть хорошей. Пусть только поправится...

На стене висели часы. У них была красная секундная стрелка, которая не бежала, а ползла. «Минута на этих часах похожа на час»,— думала Мэри.

Она смотрела на часы и продолжала нараспев:

— Только бы Ноакс поправился, только бы поправился, и я буду хо­рошо себя вести...

Ей казалось, что замолчи она — и Ноакс умрет прямо под нарко­зом.

__ Только бы Ноакс поправился, только бы поправился...

Открыв дверь, врач увидел, как шевелятся у нее губы, и кашлянул, предупреждая о своем появлении. Она сползла со стула и встала перед ним, вытянувшись струной, как солдат на параде.

— Все в порядке. Оказалось не так страшно, как я думал. По-моему, он выкарабкается.

Мэри прошла вслед за ним в операционную. В воздухе стоял какой-то сладковатый запах. Ноакс лежал в своей корзинке, а нога у него была забинтована.

— А теперь слушай,— сказал ветеринар.— Спать он будет долго. Кормить его до завтра не нужно, может, немного молока, если захочет. Но потом ты должна кормить его регулярно. Сначала что-нибудь легкое — например, взбитое в молоке сырое яйцо, можешь добавить туда каплю коньяка. Рану не трогай. Когда рана заживет, бинт отпадет сам со­бой.