Он постигал азы, которыми в совершенстве владел Лахновский. Лишь Потемкин его приземлял… «Соперник ушел непобежденным… ушел растворенным жизнью – совсем не одно и то же!»

Почувствовав горькую сухость в горле, Виталик «причалил» к обочине. Наука, которой владел Лахновский, скорее всего, называлась искусством жить, выжимая соки из обстоятельств и из людей. «Сок в каждом есть, – ухмыльнулся Виталик, – на 80% мы все из воды…»

«Бавария» 0,33 освежила горло. «С чего же, скотина Альфред, считает, что у Потемкина есть голова? У меня ее нет?»

Сегодня он ввел фигуру в игру. Потемкин купился! Теперь, если черт станет вдруг опасным, Виталик к нему подошлет свою пешку. А с пешкой он знает, что делать!

Если Потемкина жизнь устранит… Обстоятельства дела – словами Альфреда, то есть руками, которые выбрал Виталик – обстоятельства устранят Потемкина. Они – не Виталик! А после – Виталик ощутил в себе гения, комбинирующего шикарный, продуманный ход: жаром перехватило дух, – Виталик выходит на первый план для Лахновского!

Пива в дороге, конечно же, оказалось мало. Виталик пил дома водку и философски думал о жизни. По-новому думал: широко и глубоко. Мысли рубил, как глыбы – в манере Лахновского.

«Первое. – думал он, – Потемкин опасен». Понятно: с ним не схитришь, и не договоришься, а сахар он все равно раскроет, склады раскусит, а у Лахновского нет слов на ветер. Если не выставит счет Виталику, то выгонит, точно. Вот где надо признать правоту Славы Гапченко: «Мы, ГАИшники – и без того коммерсанты: всегда накапает, да плюс зарплата, плюс пенсия до скончания века».

А чего будет стоить Виталик, изгнанный Альфредом? Ничего. Ноль!

Пьянел и храбрился Виталик, завидуя, в самом деле, остро завидуя Славе Гапченко, страдая от скрытой боли.

«Второе, – продолжал рассуждать Виталик, – Гапченко… А вот на фиг мне он? Плачу: пусть сотню зажал, но вторуюе плачу. Добровольно, по дружбе, а он мне на шею садится…»

Чем больше он думал, тем интересней казалась ему философия жизни. «Не понимает Славик, что переступает черту, за которой я вынужден думать: убить тебя легче или платить тебе деньги, которые просто могу класть себе в карман?!»

Виталик пил горькую водку, надеясь, что все пронесет. Ну а не пронесет – убрать, одним шахматным ходом, лучше бы сразу двоих. Одного – потому что опасен, другого – потому что никчемный…

***

– Ты, – получив свою сотню, заметил Славик, – я вижу, еще не подумал.

– Слава, – спокойно ответил Виталик, – мне, понимаешь, доплачивать только отсюда… -пальцы прижал к своему карману.

– Твои проблемы!

– Покурим?

Оба, каждый из своего кармана, достали «Мальборо». «Вкус!» – смолчав, оценил Виталик.

– Слав, а ты видишь, что я к тебе, очень, по-людски? Сам тебя разыскал, не ценишь.

Славик не отвечал. «А психолога, кто же искал? – думал он, – Разве я?»

– А ты, – разгоняя на выдохе дым по салону, спросил Виталик, – ты хоть понимаешь, за что я плачу?

– А ты хочешь сказать, так – по дружбе?

– Да ты не темни: понимаешь, о чем я?

– Виталик, до лампочки мне! Ты доволен?

«А ну, как я денег не дам?» – захотелось спросить. Но Славик ответил вперед:

– А я напрягаться мозгами не буду. Зачем – не пойму твоих дел. Но, Потемкину, вот, например, скажу. А он разберется.

– Ты что?

– Да ни что. А Потемкин поймет.

– Вы друзья?

– Нет. Но он наш сотрудник.

Задавив сигарету в пепельнице, Славик покинул салон.

«Скотина!» – взревел мотор, сжались зубы Виталика. Но, включив передачу, он вывел «Рено» на трассу, и злиться не стал. Снова, так же, от этих, чужих и неумных слов, стало легче. Он прав – Виталик! А Славик – хорошая сволочь, свинюка сытая!

«А я – то, прости меня, господи, переживаю, за душу твою. Стесняюсь… Пешка – и не фиг тут думать!»

Славик сам, все же – сам делал свою судьбу.

***

«Абсолют» на столе!» – оценил Виталик.

– Я не стесняюсь сказать, что ты доброе дело, Виталик, творишь! – продолжал Сергеевич, – Работяги мои к праздникам, деньги получат. Другим -я же все понимаю, – «отстежки» ты тоже даешь. Они тебе тоже должны, как и я, говорить: спасибо…

– Ну, да, – улыбнулся Виталик, – сегодня уже сказал один!

– Ну, вот видишь…

Твердой рукой, сам, Виталик разлил по рюмкам:

– Ну, значит, Сергеевич, быть добру!