Она улыбнулась: Виталик до школы, и в школе, всегда был отзывчивым, щедрым. Какой скупердяй? Но от мысли о том, что «пьянят» и «заводят руки» – болело сердце. «Сынок, не дай бог, натворить что-нибудь! Не дай бог, ты подымешь руку! А могут они это, могут: сколько душ, наизнанку выдранных; сколько смертей из-за денег!

Соблазн, сынок, вскипает недолго, да выльется так, что остыть, порой жизни не хватит. А то и в крутом кипятке, не дай бог, сварит – и жизнь оборвется…»

«Не дай бог! Не дай бог!» – разболелось сердце. – Он так же не спит – показалось маме. – Не спит, значит так же не просто сейчас и ему».

Она стала молиться. А сердце ее, множа силу молитвенных слов, билось громче, как колокол, с каждым ударом. Потом встрепенулось, не вынеся гула. «Умру…» – поняла, не пугаясь, мама. Виталик, ребенком-голышкой, привиделся ей. Как будто вот здесь, протяни только руку – он все это время и был. Потянулась рука к колыбельке…

«Теряла сознание!» – придя в себя, понимала мама. Но после заснула спокойно и долго спала. «Бог миловал нас, – посчитала она. – Видно, руку отвел. Не успел, и дай бог, – не успел натворить, Виталик…»

– Виталик приехал! Ох, – поняла, отчего так болело сердце. Оно, беспокойное, ждало – с трудом дождалось этой минуты.

Тормоза у двора простонали. И пыль длинным шлейфом легла у ворот. Приехал, всю ночь, стало быть, к ней ехал! Сейчас сын войдет, распахнет ворота. Всегда так…

Да что-то сейчас, не совсем было так. Громко хлопали дверцы, невидимой за высотой ворот, машины. А Виталика «конь» был самым тихим в округе…

У нее подкосились ноги. А во двор, распахнув калитку, входили люди. Милиция, в штатском, а кто-то из них пошел звать соседей.

– Добрый день, – поздоровались с ней.

Вежливо, но не спросясь, говоривший с ней человек, взял стакан и набрал из кадушки воды.

– Извините, – сказал он, и поставил стакан перед ней, – Вас зовут Антонина Ивановна Зинченко?

– Да.

– Вы присядьте, – сказал вошедший.

А она, как в свече отгоревшей, теряя весь свет, осторожно спросила:

– Виталик?..

– Мы с ним на охоту готовились, в прошлом году.

– На медведя? – спросил полковник

Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:

– Да нет, на зайца. Не получилось…

– Жалеешь?

– Вы знаете, долго жалел…

«БЕРКУТ»

Рассказ

Начальник лесозаготовительного участка стоял на высоком берегу и ругался без слов, и не знал, что делать. Ветер гнал по небу тяжелые тучи свинцового цвета. От горизонта катились, били о камни, того же небесно-свинцового цвета, волны. Из туч вырывались, летели и падали в воду сивые гривы и полосы снежных зарядов.

Что могло быть? – не понимал начальник. Катер застыл под берегом. Не дотянул метров десять, ушел носом по самую палубу – затонул, кормой вверх. Рули поднялись над водой и торчали лопатами, срезая пену на гребнях волн.

Его, Цимбалистого катер – из его хозяйства! Буквы сейчас – только рыбе читать, но он свою технику знает! «Беркут» – речной буксир. Его не узнать: капитанская рубка – пьяницей, в грязь лицом, ткнулась, застыла на палубе кверху затылком. В затылке, влетев внутрь наполовину, обломком копья торчал двухметровый, съемный топливный бак. Признаков жизни на катере – никаких…

Что это было? Стихия бы не могла столь круто расправиться с железякой. Вечером, когда катер ложился на курс, погода вообще была ровной. Шквал разыгрался ночью. На борту должны быть сплавщики и экипаж. Семь человек. Где они? Недобрым жаром в собачьем холоде, полыхнуло предчувствие… Все могло быть. Шеф побежал к мотоциклу.

– Потемкин, иди сюда! Будь человеком, присядь, выпей с нами. Или с нами тебе – ни того?

Гуляет бригада. Душе нужен отрыв, чтобы набраться сил и снова, засучив рукава, гнать в ленты пучки. Пучки – плотами в фарватер. «Привет восходящему солнцу!» – уходят по Лене плоты в океан. Их встречают японцы и пилят на части, на доски, на стружки, Конвейер, как смысл, как цель всей бригады, округи – да всех, как единственный смысл жизни!

А Потемкин разочарован таким смыслом жизни. Край бесконечной тайги, зазеркалье чистейших вод реки Лены, малых рек и серебряно-голубых озер в венце горных хребтов. Как можно не видеть этого, а видя, не оценить; оценив – не вдохновиться?! Так растут крылья. Широты и простора жаждет душа вдохновленного человека, а тут – конвейер…

А время уходит, конвейер втягивает, заставляет мириться и привыкать к рутине и мелким заботам. А где призвание?

Потемкин мечтал быть художником. У него есть этюдник, палитра, краски – все есть. В четырнадцать лет должен был он уехать из Нюи и поступить в художественное училище. А уже двадцать, армию отслужил, но и мечта позади – как забытый дневник, затерялась в прошлом…