Утром 18 сентября Раевский разослал полицаев предупредить население о предстоящем торжестве. Для знаменцев это явилось полной неожиданностью.

— Фу, дьявол! Проморгали «знаменательную» дату!.. — сокрушался Никифор. Он вертел в пальцах Наташину записку с вопросом, что делать по поводу годовщины. Но что можно было сделать? Ровным счетом ничего. Он написал на обороте: «Приходи на площадь, там придумаем».

Почти одновременно с Гришуткой, который принес записку, пришла Зоя Приданцева.

— Под расписку сообщили о празднестве, — рассказывала она Никифору. — Лист бумаги, длиннющий такой, и всех заставляют расписываться, что к двенадцати часам явишься на площадь. Здорово?

— Здорово-то здорово, да больше ничего не скажешь.

— А ты не думаешь, что тут готовится какая-нибудь провокация?

Никифор морщил лоб, соображая.

— Едва ли, — сказал он. — По-моему, они в самом деле хотят устроить праздник. Правда, теперь они будут действовать осторожно: ведь опыт с мобилизованными чему-нибудь да научил их!..

— Ты пойдешь на площадь?

— Конечно. Полезно послушать, что говорит начальство. Только не приглашают меня ни под расписку, ни без расписки…

Сказал — и вздрогнул: за окном промелькнули зеленые мундиры. Полицаи вошли в сенцы, опрокинув у двери пустое ведро — оно загрохотало, загремело по ступенькам.

— Эй! — зычно раздалось в сенях. — Кто тут живой? Куды вы к чертям поховались?

Никифор резко поднялся с лавки и шагнул к двери. Приходилось самому принимать гостей, потому что Дарья Даниловна ушла на Мамасарку стирать белье.

— Сюда, — сказал он, открывая дверь в сенцы. — Здесь я. В чем дело?

Полицаи вошли в горницу. Огляделись. Глазами ощупали Зою. Потом принялись рассматривать Никифора. Один — высокий, горбоносый, с трезубцем на мадьярской пилотке (все остальное обмундирование было немецкое) — спросил у Никифора, щуря выпуклые с наглинкой глаза:

— Это тебя, что ли, думали арестовать? Ты — племянник Козловой.

— Я. А что про меня думали, того не знаю, — сдержанно ответил Никифор.

Он сам поражался собственному спокойствию и лениво-независимому тону, тогда как все внутри было напряжено. Зная, что пятеро из арестованных отпущены домой, Никифор сделал вывод, что теперь и он может жить без опаски. Безопасность, конечно, относительная, но все-таки…

С бесцеремонным любопытством разглядывали полицаи Никифора. Он, в свою очередь, рассматривал полицаев. Те первыми отвели глаза в сторону.

— На! Прочитай и подпиши, — сказал горбоносый, протягивая Никифору карандаш и лист бумаги, уже испещренный многими росписями. — И за хозяйку распишись. Чтоб булы на площади ровно в двенадцать.

— Ровно в двенадцать и ни минутой позже, — откликнулся Никифор, склоняясь над бумагой.

Однако эта безобидная фраза почему-то вывела из себя горбоносого.

— Ты не больно шебурши тут, — сказал он с вызовом и, грубо толкнув Никифора, взял у него лист. — Если тот раз тебе повезло, так в следующий сцапаем как миленького… Я, ить, помню, как ты в сельуправу спервоначалу заявился — сам не сам, рожа козырем. Надо было тогда еще не выпускать тебя из кладовки.

Горбоносый явно провоцировал Никифора на ссору. Он ждал, что Никифор ответит ругательством, как это было тогда, в сельуправе. Тогда Никифор сумел ошарашить полицаев, но пойди он на это сейчас, его, пожалуй, арестовали бы за оскорбление представителей власти при исполнении служебных обязанностей.

Хоть и трудно было Никифору сдержаться и клокотал в нем гнев, сказал, растягивая слова от старания казаться спокойным:

— Мой долг помогать немецкому командованию бороться с врагами нового порядка, под какой бы личиной они ни скрывались. — Никифор сделал небольшую паузу и пристально посмотрел на горбоносого; смотри, дескать, хоть ты и полицай, но и тебя можно загнать на скользкое месте. — Я буду на площади ровно в двенадцать и ни минутой позже. Бывайте здоровы.

И повернулся спиной. С каким-то незначащим вопросом подошел к Зое, не обращая внимания на полицаев.

Кто знает, как текли мысли горбоносого, когда он слушал Никифора и видел, что тот не испугался угроз. Может быть, он думал, что племянник Козловой имеет основания вести себя так независимо — есть у него, должно, сильная рука… Так или иначе, напыщенные слова Никифора, произнесенные уверенным тоном, возымели действие: потоптавшись, полицаи ушли.

— Ох! — Зоя перевела дух. — Как ты можешь так!.. Я столько страху натерпелась. Ведь Карпо это… Чуриков был!

— Откуда мне знать, где Карпо, а где Чуриков, — пошутил Никифор, взглядом провожая в окно удалявшихся полицаев.