— Ты не брешешь, милай? — спросила тетка со всей непосредственностью простоватой натуры.

Никифор развел руками:

— Почем купил, потом и продаю. Не знаю, брехня или нет? Но на правду похоже: и помост, и могила есть, и полицаи чего-то ходят, вынюхивают…

Стараясь сдержать смех, Наташа надула щеки и неестественно выпучила глаза.

— Мне-то ничего, я в Германию мобилизованная… Не будут же они молодых казнить, да еще мобилизованных?! Я слышала, немцы пожилых выбирать будут… От которых мало толку… — Девушка поспешно отвернулась, потому что чувствовала: вот-вот расхохочется. Никифор продолжал с серьезным видом: — Все-таки разузнать не мешало бы. А вдруг правда?! Надо бы с верным человеком поговорить.

— Я-то узнаю! — заявила Ефросинья. — Спасибо, милые, что предупредили. Я ужо сообчу вам, когда узнаю, — сказала тетка и, стряхнув приставшую к губам подсолнечную шелуху, рысью устремилась куда-то вбок, где заприметила знакомых.

Наташа смотрела ей вслед, подрагивая уголками рта, а когда тетка скрылась в толпе, то откровенно расхохоталась:

— Ловко мы её разыграли! То-то метаться теперь будет и узнавать, правда или нет.

Зоя и Дарья Даниловна тоже посмеивались, но не так озорно, как Наташа: Ефросинья была их общей знакомой, и они чувствовали неловкость. Когда же Никифор сказал, что им надо разойтись в разные стороны и узнать, «правда ли будет показательная казнь?» — то все недоумевающе примолкли. В двух словах Никифор объяснил свой замысел: под видом вопросов распустить слух о предстоящей «показательной казни», и, если народ поверит, — а сейчас люди верят самым фантастическим слухам, — все разбегутся, и торжество будет сорвано.

— Ни в коем случае не утверждайте, а спрашивайте, — наставлял Никифор. — С беспокойством спрашивайте! Тогда поверят. Ясно?

— Ясно, — в один голос ответили Наташа и Зоя.

— А вы, Дарья Даниловна, примете участие? — спросил Никифор.

— Как же! — обидчиво отозвалась женщина. — Я это получше вас сумею… Уж мне поверят!

И они разошлись в разные стороны.

Гебитскомиссар Мюльгаббе прибыл в Знаменку в сопровождении экскорта солдат на грузовике. К сельуправе машины подкатили без четверти двенадцать.

Раевский встретил гебитскомиссара рапортом, что к торжеству все готово. Поморщившись, Мюльгаббе оглядел шаткий помост, с которого ему предстояло говорить речь. Над ним уже развевались два флага. Пурпуровый с паучьей свастикой на белом круге — немецкий — и меньшего размера трехцветный, самодельный и невзрачный флаг украинских националистов. Флагами Мюльгаббе остался доволен. Такими именно они и должны быть: немецкий солиднее украинского, хотя Украина и объявлена самостоятельной республикой, но надо иметь здравое представление о значимости явлений.

Удовлетворился гебитскомиссар и осмотром приготовленного к посадке молодого дуба, лежавшего вместе со звеньями железной ограды во дворе сельуправы. Дубок был вполне приличный, но самое ценное гебитскомиссар усмотрел в том, что староста проявил немецкую аккуратность — дуб будет обнесен хорошей оградой. Ограда — не безделица, она придает всему законченный вид. Славяне, как давно уже отметил Мюльгаббе, не признают хороших оград. В инициативе русского старосты Мюльгаббе увидел влияние немецкой культуры и поэтому простил Раевскому шаткий помост, на который надо было взбираться не по ступенькам, а по приставной лестнице.

— Нитшево, — сказал он Раевскому. — Культур не делайт бистро. Ми ест носитель культур. Культуртрегер. Понимайт? Ви должель делайт, как ми. Тогда ви обладайт культур.

Льстиво улыбающийся Раевский юлил вокруг гебитскомиссара.

— Безусловно, господин гебитскомиссар, — твердил он, поминутно вытирая платком лоб. — Мы счастливы, что имеем таких учителей. Мы стараемся…

Понял, шельмец, что угодил.

Взобравшись на помост, Мюльгаббе выразил желание, чтобы публика подошла поближе. Раевский крикнул:

— Господа граждане! Идите сюда. Мы открываем митинг. Сейчас господин гебитскомиссар скажет нам речь!

Одновременно Раевский сделал платком знак полицаю у ворот сельуправы. Ворота распахнулись, и оттуда с винтовками на плечо вышел взвод полицаев. В немецких форменных брюках и куртках, в мадьярских желтых пилотках, на которых были приколоты новенькие кокарды с изображением трезубца — эмблемы украинских националистов, с желтыми повязками на рукавах, полицаи старательно маршировали к помосту. Следом за ними ехала пароконная подвода с дубом, приготовленным для посадки, и железными решетками. На телеге сидел Эсаулов и поддерживал дерево.

У помоста, с той стороны, где свисало полотнище германского флага, строились немецкие солдаты. С другой стороны было оставлено место для полицаев.

Церемония посадки дуба, символизирующего дружбу немецкого и украинского народов отныне и на тысячу лет вперед, началась.

— Господа! — кричал Раевский. — Подходите сюда! Не стесняйтесь!

Однако «господа» — в большинстве своем женщины и старики — жались к плетням и хатам и не двигались с места. Полз испуганный шепоток:

— Гля, бабоньки, никак решетку с кладбища тянут? Та, что на братской могиле была, хай лопнуть мои глазоньки!..