— Боже ж мой! — взмолился дед, который спорил с полицаем насчет «нормы». — Не погубите, сынки! Один я кормилец на всю семью остался, помрут без меня… Не дайте, сынки, погибнуть лютой смертью. Не за себя прошу, за внуков маленьких.

Ему ответил человек с винтовкой:

— Мы партизаны, дед. Вас не тронем, если будете сидеть тихо. Свяжем на всякий случай и сидите, покамест не уйдем. Ясно?

— Митька?! — вскрикнул пораженный дед. — Это я, Пантюха. Или ты забыл, как мы вдвоем сторожевали? А зараз руки на меня поднимаешь! Хучь не отворачивайся, я тебя доразу но голосу спознал, Митрий.

— Молчи! — шикнул на него человек с винтовкой. — У тебя, старого, ум за разум заходит. Какой я тебе Митька? Обознался. Если кто пикнет еще, то пеняйте на себя!..

Парни быстро связывают сторожей веревками по рукам и ногам. Из-за груды мешков появляется третий, он волоком тащит извивающегося полицая с кляпом во рту. Спрашивает:

— Готово?

— Сейчас.

— Держите этого. Я дверь будки подопру на всякий случай.

Вскоре оба сторожа и полицай лежат рядом на земле в проходе между ящиками и только головами ворочают.

— За дело, товарищи, — командует невысокий парень с винтовкой, и все трое бросаются к мешкам с пшеницей. Они подтаскивают мешки к краю причала, одним ударом вспарывают их, и зерно со звуком, напоминающим плеск дождя по речной глади, сыплется в воду.

Через полчаса от горы мешков осталась самая малость, зато речное дно вблизи причала заметно обмелело.

Пот в три ручья лил с Никнфора, рубашка прилипла к телу, а перед глазами от усталости сходились и расходились лиловые круги.

— Принимайся за плоскодонки, — шепнул Берову Никифор.

Беров трижды проквакал лягушкой. В ответ со стороны лимана послышался скрип уключин, и в тусклой лунной дорожке появилась рыбацкая лодка. Лидин голос спросил:

— Едем?

— Еще немножко. Дай топор. А сама будь на прежнем месте.

Оттолкнув от берега лодку, Семен по пути к дубам зашел проверить, как чувствуют себя пленники. Подошел и остолбенел: на земле лежали только сторожа, а полицай исчез. На тревожное восклицание прибежали Никифор и Орлов.

— Ах, бисовы бороды! — ругался Семен па сторожей. — Вы чего ж молчали?! Чего не крикнули, когда он убегал? Всадить вам по пуле, чтоб не коптили свет божий!..

— Воля твоя, сынок, — с неожиданной твердостью в голосе сказал дед Пантюха. — Нам хучь так, хучь этак — один конец. Закричи мы, как он удирал, так он или сам нас притюкнул, или назавтра донесет, и нас на той вешалке, что на каменской дороге, как пить дать, подвесют. А ты, если внуков малых моих не жалеешь, так стреляй скореича, не томи душу. А милость от вас выйдет, то хучь руки крепше посвяжите, а то утром никто не поверит, что мы связанные были, — все распутлялось..

Никифор проверил и удивленно хмыкнул: узлы веревок действительно ослабли, и при желании легко можно от них освободиться. Не удивительно, что полицай развязался и убежал.

Делать, однако, было нечего. Искать беглеца ночью, что иголку в стогу. Затянули покрепче узлы веревок на руках и ногах у сторожей. Отошли в сторонку, чтобы посоветоваться.

— Надо было сразу навести ему решку, — сожалел Семен. — Их, мерзавцев, без пощады убивать надо, а вы разнюнились: может, хороший, может, заблуждающийся… Кой черт, хороший! Слыхали, как он сторожам грозил? Таких заблуждающихся я бы к ногтю…

В этот момент со стороны Лиманной, где был расположен полицейский пост, хлестко рубанул винтовочный выстрел. За ним второй, третий…

— Добежал-таки! — сплюнул Никифор. — Ну, братва, теперь держись. Черт с ними, с капустой и яблоками. Надо успеть хлеб утопить и лодки.

Беров бросился с топором к дубам. Орлов и Никифор-снова к мешкам с пшеницей.

Первый дуб был старенький, поэтому Семену не составляла большого труда вышибить одну из подгнивших досок днища. Со вторым вышла задержка. Мелькал топор, летела мелкая щепа, однако днище было новое, крепкое и не поддавалось.

— Скорей! Скорей! — поторапливал с берега Никифор всякий раз, когда подбегал к воде с мешком пшеницы.

Стрельба тем временем приближалась. Над головой звонко высверливали воздух пули. Правда, под береговым обрывом было безопасно: пули сюда залететь не могли. Но выстрелы стегали по нервам, напоминая о близящейся опасности.

Выстрелы и стук топора разбудили спавших перевозчиков. Они начали ломиться в припертую бревном дверь сторожки; дверь гнулась, трещала, грозя рассыпаться.

— Эй, вы там! — Орлов закричал, лязгая затвором винтовки. — Кто высунется, тому пулю в лоб!

В сторожке затихли.