Снова глухо щелкнул бесшумный пистолет. И снова стены отозвались на выстрел тройным стуком.

«Он меня плохо видит.— серый плащ на серых плитах. Наган!» — вспомнила Ксения. Она успела рвануть из кармана оружие, когда осколки гранитной плиты ударили в лицо, обжигая нестерпимой болью. Ослепленная, она стреляла наугад в направлении пролома, предупреждая Колесова о появлении Гонды.

Козырной уже покинул двор. Только на миг его фигура еще раз появилась в проломе — тогда и прозвучала короткая автоматная очередь. Окрика Палач не слышал. Пуля ударила в голову выше левого виска, жестоко контузив того, кто именовался Иохимом Гондой по кличке Козырной.

ГОНДА

У него было странное ощущение не своего тела. Он видел и чувствовал, но не мог шевельнуться. Сквозь полуприкрытые веки Гонда различил склонившееся над ним лицо молодого скуластого парня. Тот сказал:

— Вот и все...

А Гопда думал об ампуле, вшитой в воротник джинсовой куртки. Вторая в перстне на безымянном, пальце правой руки. Нужно только дотянуться до одной из них и раздавить зубами. Мышцы отказывались повиноваться мозгу. Этого не мог предвидеть ни Веттинг, ни тощий американец по фамилии Фисбюри. Этого не мог предвидеть никто.

Кололо в висках. Тело казалось объятым пламенем. Внезапно он вспомнил себя в эсэсовском черном мундире с двумя молниями — готическими буквами С на левой петлице. Есть ли у них фотография того времени, когда он служил в военно-диверсионном подразделении «Нахтигаль». Его охватила бешеная злоба. Не хватало каких-нибудь пяти минут, чтобы нырнуть в подземелье. Он бы сдвинул плиту и одной рукой. Она в левом углу под лестницей. Никто, кроме атамана Солового и брата Сигизмунда, не знал о ходе в подземелье. Обоих давно нет в

33

живых. А может быть, и этот тайный вход открыт погранични» ками. Помнится, еще в сорок восьмом там крутилась группа войсковых саперов. Как бы там ни было, теперь и эта возможность уйти, раствориться в полузасыпанных галереях замка рухнула. Мелькнула слепая и беспомощная мысль о побеге. И тоже угасла — после такой контузии далеко не убежишь. Поздно. Он не смог продать жизнь дорого, теперь нужно попробовать ее купить. И пусть идут ко всем чертям и тощий американец, и Веттйнг со своей любовью ко всему изящному. Он выложит все, что знает. И потребует гарантии. Он будет жить до последнего. Есть еще Его Величество Случай. Ведь ушел же он в сорок восьмом от «ястребков», из самого пекла вырвался. А умереть он всегда успеет.

КСЕНИЯ СТРИЖЕНАЯ

Дорога то взлетала на холм, то круто падала вниз, и тогда казалось, что она 4уходит под землю — такой туман стоял в

низииах.

Андрей искоса взглядывал на мать. Ксения Алексеевна зябко куталась в домотканый гуцульский платок и грустно покачивала головой, утверждая себя в каких-то давно выношенных мыслях.

Леса на холмах сияли льдистой пустотой. Шофер-первогодок вел «газик» осторожно, словно вез бесценный хрупкий груз. Он тоже поглядывал на Ксению Алексеевну, и с лица его не сходило выражение плохо скрываемого восторга.

— Я возьму его к себе, — внезапно сказала Стриженая, — он будет жить в комнате Нины...

В лесничестве ему предлагали работу, — осторожно на-

пОмнил Андрей, — он не сможет без границы...

Когда не сможет, тогда и уедет, а пока поживет у меня,

я за ним присмотрю.

Андрей смотрел на рваный глубокий шрам, тянувшийся от уха почти до самого подбородка, и узнавал свою мать. Она не менялась с годами, только серебристей становились волосы да лучики морщин делались гуще.

Ксения Алексеевна работала, была окружена людьми. Общительная по натуре, она быстро завоевывала расположение товарищей по службе. И все же родной человек один. Он, ее сын, плоть от пЛоти матери. Даже глаза и те с материнской едва приметной раскосинкой.

Ксения Алексеевна повернулась лицом к сыну.

— Не смотри на меня так. Красота мне все равно ни к че

му. А дети привыкли. Ты ведь не знаешь, забыла тебе расска

зать. Мы в школе ставили оперу, детскую, конечно. Пришлось

мне на время стать композитором... Версификация безусловная,

но и не совсем бесталанно.

«Мать все понимает, — подумал Стриженой, — о многом догадывается и о Недозоре заговорила неспроста. После того, что случилось в Черном бору, о службе не может быть и речи. И мать не верит в возвращение Нины. Две женщины, а такие разные. Он вдруг представил себе Нину во встрече с Гондой и не мог себе сказать, как бы она лоступила. В ней слишком

много было для себя, в матери — для людей. Вот и сейчас думает об- одиноком больном Иве Степановиче».