Пять поэм
вернуться

Низами Гянджеви
Шрифт:

Притча

Вот видишь ты цветник в благом сиянье дня, Под солнцем дышит он, прохожего маня. И вдруг угрюмый гром обрушен бурной тучей, И кровь струит рейхан под молнией летучей. Опустошился сад, проснулся садовод. Все розы поломал поток бурлящих вод! Заплачет садовод, и литься станут слезы: Течь «розовой воде», когда не стало розы.

Пробуждение Ширин

Кровавый ток лился, все расширялся он… Нарциссы глаз Ширин свой позабыли сон. Порой, в былых ночах, о горестях не зная, Она бросала сон при сладких звуках ная. А ныне — не гляди, иль сердце заболит! — Кровь жаркая царя проснуться ей велит. Как птица, вскинулась от хлынувшего света; Ее ужасный сон ей предвещал все это. И сорвана Ширин с Хосрова пелена,— И видит кровь она, и вскрикнула она. Увидела не сад, не светлое созданье: Встречает взор ее разрушенное зданье. Престол, что без венца, ее увидел взор, Светильник брошенный: все масло выкрал вор. Разграблена казна, ларец лежит разъятый, Войска ушли. Где вождь? Сокрылся их вожатый! И мраком слов своих Ширин чернила ночь И плакала; затем пошла неспешно прочь. И с розовой водой вернулась к изголовью, Чтобы омыть царя, обрызганного кровью. Льет амбру с мускусом, — и крови больше нет. И тело царское сверкает, словно свет. И тот последний пир, что делают для властных, Устроила Ширин движеньем рук прекрасных. И, ароматами овеявши царя, На нем простерла ткань, алее, чем заря. Усопшего царя как будто теша взоры, Надела и сама роскошные уборы.

Шируйе сватается за Ширин

Для сердца Шируйе Ширин была нужна, И тайну важную да ведает она. И молвил ей гонец, его наказу вторя: «С неделю ты влачи гнет выпавшего горя. Недельный срок пройдет — покинув мрак и тишь, Ты двухнедельною луной мне заблестишь. Луна! В твоей руке над миром будет сила. Все дам, о чем бы ты меня ни попросила. Тебя, сокровище, одену я в лучи, От всех сокровищниц вручу тебе ключи». Ширин, услышав речь, звучащую так смело, Вся стала словно нож, вся, как вино, вскипела. И молвила гонцу, потупясь: «Выждем срок!» Так лжи удачливой раскинула силок. И скоро Шируйе такой внимает вести: «Когда желаешь ты царить со мною вместе, Ты соверши все то, что я тебе скажу. Я благосклонностью твоею дорожу. Уже немало дней я чувствую всей кровью, Что я полна к тебе растущею любовью. И если в дружбе я, как ведаешь, крепка,— Все для меня свершить должна твоя рука. В своих желаниях я так необычайна,— Но есть в них, Шируйе, и сладостная тайна. В тот час, когда с тобой соединимся мы, Я все тебе скажу среди полночной тьмы. Прошу: ты пышный свод дворцового айвана Снеси, хоть он достиг до яркого Кейвана. И дальше: повели, чтоб выкинули вон Из царского дворца Хосрова древний трон. Чтоб след могущества разрушили, чтоб рьяно Взыграл огонь и сжег весь пурпур шадурвана. Джемшида чашу, царь, вели сломать, чтоб к ней Не мог нас привлекать узор ее камней. И коль Парвиза власть уже не ширит крылья, Пускай Шебдизу, царь, подрежут сухожилья. Когда исполнят все, исполнят все подряд — Пусть погребения свершается обряд. Дай шахматы царя из яхонтов на зелье Целебное — сердцам подаришь ты веселье. Пусть голубой поднос разломят, — бирюза Пусть в перстнях и серьгах всем радует глаза. Не слушай, как Хосров, ты без конца Барбеда, Навеки изгони ты из дворца Барбеда. Когда моих забот исчезнет череда, Служением тебе как буду я горда! И я склонюсь к тебе той сладкою порою И тайну замыслов, как молвила, открою». И сердце Шируйе отрадою полно, По слову Шируйе все было свершено. Все замыслы Ширин свершились друг за другом: Все сделал Шируйе, чтоб стать ее супругом. «Твой выполнен приказ», — услышала она. И пылом радостным прекрасная полна. Все из вещей царя, все из одежд царевых, От обветшалых риз и до нарядов новых,— Все нищим раздавать велит она скорей. Все на помин души — души царя царей.

Смерть Ширин в усыпальнице Хосрова

Заря меж облаков встает не в зыби ль сладкой? Но сладкий день, взойдя, принес погибель Сладкой. Хабешский негр, во тьме [246] несущий камфору,— Рассыпал тюк — и луч прошел по серебру. Из крепости смотрел на месяц чернокожий,— И вдруг оскалил рот, смеясь, как день пригожий. Вот кеянидские носилки, лишь заря Блеснула, — сделала царица для царя. Носилки в золоте; в кемарское алоэ Рубины вправлены, напомнивши былое. И царь, как повелел времен древнейших чин, На ложе смертное положен был Ширин. В назначенный покой — Ширин услышав слово — На царственных плечах цари внесли Хосрова. И там пред мраморным бесчувственным лицом Носилки обвили торжественным кольцом. И каждый палец стал у бедного Барбеда Калам расщепленный. Весь мир был полон бреда. На этот хмурый мир взирал Бузург-Умид. Он, миру верящий, от мира ждал обид. Стенал он: «Небеса да внемлют укоризне: Лишился жизни шах, — и нас лишил он жизни. Где всех народов щит? Где слава всех царей? Где стяг и острый меч, что всех мечей острей? Где тот, чья на миры легла победно риза? Где скрылся наш Кисра? Где нам сыскать Парвиза? Коль к переезду ты далекому готов, Равно: Джемшид ли ты, Кисра, иль ты — Хосров!» Прислужниц и рабов понура вереница; Средь них, как кипарис, идет Ширин-царица. В кольце ее серег сокровища морей, На плечи за кольцом легло кольцо кудрей. Насурьмленных бровей растянутые луки, Хной, как пред свадьбою, украшенные руки. И золотой покров течет с ее чела, И ткань Зухре огнем вдоль стана потекла. Кто мог бы смертные так провожать носилки? Прохожих опьянял и страстный взор и пылкий. Как опьяненная, сопровождала прах, Идя с припляскою, как будто на пирах. Все, глядя на Ширин, решали вновь и снова: «Не в горести она от гибели Хосрова». И думал Шируйе, в себе таящий тьму, Что сердце Сладостной склоняется к нему. И всю дорогу шла с припляскою царица. Вот купол перед ней… Вот шахская гробница. Рабыни скорбные столпились за Ширин, Роняя жемчуг слез на щек своих жасмин. Внесли царя под свод. Вкруг сумрачного ложа Встал за вельможею, безмолвствуя, вельможа. И у Ширин жрецом был препоясан стан, И в склеп вошла Ширин — и ею знак был дан Гробничный вход прикрыть. И вот в наряде алом К носилкам царственным идет она с кинжалом. И, рану обнажив носителя венца, Прижала алый рот ко рту ее рубца. И так же в печень, в бок царица захотела Свой погрузить кинжал, свое пронзая тело. И ложе царское ее покрыла кровь, Как будто кровь царя, растекшаяся вновь. И вот она с царем без возгласа, без речи, Уста прижав к устам, к плечам прижавши плечи. Но вскрикнула она, от рта отъявши рот… И слышит за дверьми сгрудившийся народ: Что две души слились, что в теле нету муки, Что нет в душе тоски, что нет сердцам — разлуки. Тебе, чьим пламенем для смертных озарен Был этот брачный пир, — да будет сладок сон! Пусть тот да ощутит всевышнего десницу, Кто тихо вымолвит, прочтя сию страницу: «Аллах, оберегай могильный этот прах! Двух пламенных прости, о благостный Аллах!» Осанна Сладостной, осанна сладкой смерти! О смертные, любви, все победившей, верьте! Так умирают те, что страстно влюблены, Так души отдавать влюбленные должны. И женщина ли та, в которой столько воли? Муж с женщиною схож, когда боится боли. Порою сладостно бегущая с плеча Скрывает тканых львов изгибами парча. Взмыл на дорогах зла самум слепой и дикий, Жасмин он оборвал, снес кипарис великий. И тучи поднялись из-за морей беды, И грозы грянули из черной их гряды. И ветер из равнин, как бы единым взмахом, Весь воздух слил в одно с взнесенным черным прахом. Лишь о случившемся сумели все узнать,— Восславили Ширин. И возгласила знать: «Прославим этот час! Земля в просторах злачных Невест, подобных ей, рождай для пиршеств брачных! Мутриба в Африке, мутриба на Руси [247] Создать подобный пир — напрасно не проси». …Все, положив с царем прекрасный прах царицы, Ушли и наглухо замкнули дверь гробницы. И размышляли все над сладостным концом. И на гробнице так начертано резцом: «Одна Ширин, чей прах взяла сия могила, Себя своей рукой в знак верности убила».

246

Хабешский негр, во тьме… — Следующие два стиха содержат два образных описания наступления утра. В первом ночь — чернокожий из Абиссинии (Хабеш), наступление утра — внезапно просыпанная им белая камфора. Во втором описании ночь — негр, крепость — горизонты, утро — сверкание белых зубов рассмеявшегося негра.

247

Мутриба в Африке, мутриба на Руси… — Русский мутриб— день, африканский мутриб(негр) — ночь. То есть ни днем, ни ночью, в смысле: Никогда на земле.

В осуждение мира

Низами говорит в этой главе о беспощадности судьбы, о бренности мира и советует не вверяться соблазнам земной жизни.

В назидание

Продолжение речей о бренности земного, о неизбежности смерти, о необходимости духовной жизни.

Смысл сказа о Хосрове и Ширин

Низами говорит, что написал эту поэму в память о своей умершей жене Афак, и умоляет Аллаха защитить своего рожденного Афак сына.

В наставление сыну своему Мухаммеду

Низами советует своему семилетнему сыну прежде всего учиться.

Хосров видит во сне величайшего пророка

Хосрову снится пророк Мухаммед, основатель ислама. Все беды Хосрова объяснены далее тем, что он, увидев во сне Мухаммеда и услышав его совет принять ислам, этого все же не сделал. Пробудившись, Хосров идет в сокровищницу и находит там древний талисман, на котором также начертано предсказание прихода Мухаммеда. Ширин уговаривает его внять этим знамениям, но Хосров не решается отказаться от веры предков.

Послание пророка Хосрову

Глава передает содержание письма, согласно легенде, отправленного пророком Мухаммедом Хосрову Парвизу. Хосров разорвал послание. Тогда по молитве Мухаммеда власть его пала, и он был убит Шируйе, страна его была завоевана арабами, вера отцов Хосрова исчезла.

Вознесение пророка

Описание мираджа Мухаммеда, аналогичное тому, которое есть в «Сокровищнице тайн» (см. «О вознесении Пророка»).

Наставление и завершение книги

В главе речь идет снова о неизбежности смерти, бренности земного мира, о силе случая. В конце главы Низами говорит о силе поэтического слова, о нетленности созданной им поэмы. Завершают главу строки, подобные «Памятнику» Горация.

Порицание завистников

Низами жалуется на завидующих ему соперников-поэтов. В конце главы он говорит о символическом значении поэмы.

Кызыл-Арслан требует к себе шейха Низами

Рассказ о том, как шах — третий адресат поэмы, — проезжая недалеко от Гянджи, потребовал к себе Низами, как поэт приехал к нему и был принят в соответствии со своим положением святого отшельника, как шах принял от Низами поэму и дал ему награду — грамоту на владение деревней, оказавшейся впоследствии разоренной и не приносящей дохода.