Пять поэм
вернуться

Низами Гянджеви
Шрифт:

Речь третья — о свойстве мира

О хаджа горделивый, хотя бы на краткие дни Людям благо подай, рукавом ты над миром взмахни! Будь не горем для всех, а блаженством живительным, коим Утешают скорбящих. Отрадою будь и покоем. Все в великом вниманье, и ты все величье души На служение бедным направить, хаджа, поспеши. Соломоново царство ты ищешь напрасно: пропало. Царство есть, но ведь знаешь: царя Соломона не стало. Вспомни брачный покой, что украсила пышно Азра, Где влюбленный Вамик пировать с ней хотел до утра. Только брачный покой, только кубки остались златые. А Азра и Вамик — погребли их пределы чужие. Хоть немало столетий над миром проплыло, мы зрим,— Он такой же, как был; ни на волос не стал он другим. Как и древле, земля нам враждебна. И все год из года Нас карает палач — многозвездный простор небосвода. С миром злобным дружить разве следует смертным сынам? Он всегда изменял. Разве он не изменит и нам? Прахом станет живущий на этом безрадостном прахе. Прах не помнит о всех, на его распростершихся плахе. Облик живших скрывается в зелени каждой листвы. Пядь любая земли — некий след венценосной главы. Нашу юность благую мы отдали миру. За что же Нам он старость дает и ведет нас на смертное ложе? Ведь всегда молодым оставался прославленный Сам, Хоть склонял свои взоры он к сына седым волосам. [102] Синий купол бегущий свой круг совершает за кругом, В вечном споре с тобою, твоим быть не хочет он другом. То он в светоча мира мгновенно тебя обратит, То в горшечника глину надменно тебя обратит. На двуцветном ковре [103] быстросменного мира, в печали Все, что дышат на нем, все стремятся в безвестные дали. По равнине идущие молвили: «Счастливы те, Что по морю плывут, — все твердят о его красоте». Те, что на море страждут, сказали: «О, если бы ныне Мы могли находиться в спокойной безводной пустыне!» Все, живущие в мире, встречают опасные дни. На воде и на суше злосчастия терпят они. Юных дней караван на заре поднимается рано. Но ведь кончится путь. Не сберечь нам поклаж каравана. От верблюдов отставший, из города юности ты Будешь изгнан в предел, где стареют людские черты. Но на всех утомленных во тьме наступающей ночи Из нездешних пространств уж глядят благосклонные очи. Трон покинь. Ведь тщеславье опаснее многих сует. Это — черная тень, от тебя заградившая свет. Ты отдался утехам, конца им не зная и края, Ты живешь и играешь, о горестях будто не зная. Синий купол, вращаясь, похож на забаву, но он Не для наших забав, не для наших утех укреплен. До пришествия разума в мире царила беспечность. О, какая в тебе благодатная сила, беспечность! Ясный разум взглянул на вершину созданий творца, И владычество радости тотчас достигло конца. Не от знанья беспечна мелькающих дней скоротечность. Безрассудства, возникнув и множась, рождают беспечность. О беспечность, очнись, очини поскорее калам, И царапай листок, и предайся отрадным делам. Будь меж теми, чья мудрость известна от края до края, Стан людей просвещенных с отрадой рукой обнимая. Если с добрым мы дружим, то добрый нам выпадет час; И поможет нам друг, и все нужное будет у нас. Где же скрылись все добрые? Встречусь ли я хоть с единым? Стол, что медом прельщал, ныне сделался ульем пчелиным. Где ж теперь человечность? Ужель удалилась навек? Человека любого страшится любой человек. Где ж познание то, что в сердцах человечьих блистало? Человеческих свойств в человеке давно уж не стало. Скрылся век Соломона. О смертный, вокруг посмотри! Где теперь человек? Он исчез. Он — бесследней пери. Хоть дыханье мое слиться с общим дыханьем хотело, Все же, бегство избрав, совершил я хорошее дело. Где бы тень я сыскал, что явилась бы тенью Хумы? Где бы верность нашел? Где бы честные встретил умы? Если б сеяли верность, прекрасными стали бы нравы. Надо верность хранить — вот что чести достойно и славы. Земледелец зерно бросил в землю весною, и вот Наступает пора — и созревший вкушает он плод.

102

Ведь всегда молодым оставался прославленный Сам,// Хоть склонял свои взоры он к сына седым волосам. — Речь здесь идет о легендарных богатырях Саме и его сыне Зале — персонажах «Шах-наме». По легенде, Сам прожил много сот лет. Его сын Заль родился с белыми («седыми») волосами.

103

На двуцветном ковре… — Двуцветный ковер— коварный, быстротечный, переменчивый материальный мир, в котором темную (черную) ночь постоянно сменяет ясный (белый) день.

Повесть о Соломоне и поселянине

Как-то царь Соломон не имел государственных дел. И случилось, что ветер светильник задуть захотел. Царь свой двор перенес в ширь степного просторного дола, Там вознес он к лазури венец золотого престола. Скорбен стал Соломон: он увидел, теряя покой, Старика земледельца, который в равнине скупой, Зерна в доме собрав — хоть добыча была и убога,— Поручил закрома одному милосердию бога. И повсюду в степи разбросал эти зерна старик, Чтоб из каждого зернышка радостный колос возник. Но все тайны зерна и все тайны творящего лона Говор птиц сделал внятными слуху царя Соломона. Царь промолвил: «Старик! Будь разумным! Коль зерен не счесть, Можно зерна бросать. Но твои! Их ты должен был съесть. Для чего ж ты надумал напрасно разбрасывать зерна? Предо мной быть неумным ужели тебе не зазорно? Нет мотыги с тобой, что ж царапаешь глину весь день? Тут ведь нет и воды, для чего же ты сеешь ячмень? Мы бросали зерно в землю, полную влаги, и что же? То, что мы обрели, с изобилием было несхоже. Что же будет тебе под пылающим солнцем дано На безводной земле, где мгновенно сгорает зерно?» Был ответ: «Не сердись, мне не нужно обычного блага! Что мне сила земли, что посевам желанная влага! Что мне зной, что дожди, хоть бы длились они без конца! Эти зерна — мои, а питает их воля творца. Есть вода у меня: на спине моей мало ли пота? И мотыга со мной. Это — пальцы. О чем же забота? Не пекусь я о царствах, мне область ничья не нужна, И пока я дышу, моего мне довольно зерна. Небеса мне мирволят, добычу мою умножая. Сам-семьсот я беру. Я бедней не снимал урожая. Надо сеять зерно без мольбы у дверей сатаны, Чтоб такие всегда урожаи нам были даны. Только с должным зерном, только с небом нам следует знаться, Чтобы колоса завязь, как должно, могла завязаться. Тот, кто с разумом ясным был призван творцом к бытию, Тот по мерке своей ткет разумно одежду свою. Ткань одежды Исы не на каждого ослика ляжет, Не на каждого царь, как на помощь престола, укажет. Лишь одни носороги вгрызаются в шею слону. Что пожрет муравей? Саранчовую ножку одну, От нашествия рек море станет ли злым и угрюмым? А ручей от потоков наполнится яростным шумом. Человеку, о царь, все дает голубой небосвод. Все, чего он достоин, себе он под небом найдет. Государственный муж быть не крепким, не стойким не может; Иль под бременем тягостным до смерти он изнеможет. Нет, не каждый живущий родился для сладостных нег, И великие тайны не каждый таит человек». Пусть несдержан юнец. Я же прожил немалое время, Низами молчаливо несет свое тайное бремя.

Речь четвертая — о благожелательном отношении шаха к подданным

Ты — боец без щита. Ты — в гордыне один. Иль тебя Гуль в пустыню загнал, отчужденную душу губя? Ты — в венце золотом. Но венцы существуют ли вечно? Ты — в цвету бытия. Но припомни: оно — скоротечно. О, спешащий за теми, которым лишь в пиршествах свет, О, покорный игре бесконечно бегущих планет! Ты, отбросивший саблю, забывший о чтенье Корана,— Для чего? Лишь для чаши веселья, для винного жбана. То ты с гребнем, то с зеркалом, счастлив ты ими вполне. О ценитель кудрей, ты подобен манящей жене. Рабию ты припомни; она ведь в пустыне однажды Разлучилась с косой для собаки, понурой от жажды. [104] В стыд вгоняешь ты доблесть. Деянья твои таковы! Устыдился б деяния той сердобольной вдовы. Будешь славить себя или силой кичиться доколе? Этой сильной жены быть сильней ты, как видно, не в воле. Человеческий разум и светлая доблесть — одно. Надо всем правосудье. Всех доблестей выше оно. Не в твоем ручейке стали воды прозрачными. Стала Миловидною родинка в блеске чужого овала. Ты не злой небосвод. Лишь о благе раздумывай ты. Помни вечно о бедах, что к людям спешат с высоты. Лишь добро проявляй, отдаваясь крутящимся годам. Лишь такое имущество радует верным доходом. На себя ты не должен людскую обиду навлечь, Бойся честь обескровить и кровью людей пренебречь. Притязали иные на честь и на доблесть. Быть может, Честным двум или трем твой пример появиться поможет? Правосудье твори; бойся мощных карателей зла. Ночью ждет притеснитель: возмездья ударит стрела. Мысли зорких грозят. Все подверглись их мощному сглазу. Сглаз опасен, поверь, не простил он виновных ни разу. Могут все испытать его страшный, негаданный суд. Забывать ты не должен: ему подвергался Махмуд. [105] Сглаз людей беспорочных застигнет тебя ненароком, И увидишь, бессильный, что ты наказуешься роком. Те, что схожи с крылатыми, те, что душой в небесах,— На пути черепашьем не меньше других черепах. Пусть насилья мечом их дорога не будет задета, Иль узнаешь стрелу, что метнут они в блеске рассвета. Если ценишь владычество — ты правосудье цени! Ты на беды от гнета, что царствуют в мире, взгляни! Человек, чья душа в доме этом ко благу готова, Все свершает к ночи к устроению дома второго.

104

Рабию ты припомни; она ведь в пустыне однажды// Разлучилась с косой для собаки, понурой от жажды. — Речь идет о персонаже легенды — благочестивой женщине, по имени Рабия, которая, увидев в пустыне умирающую от жажды собаку (для мусульманина — поганое животное) отрезала свою косу, привязала к ней свою рубашку, опустила в колодец и выжатой из мокрой рубашки водой напоила собаку.

105

Сглаз опасен, поверь…// …ему подвергался Махмуд. — Полегенде, прославленный завоеватель — султан Махмуд из Газны (XI в.) во время похода в Индию заболел, так как два индийских колдуна наслали на него «порчу», «сглаз».

Повесть о старухе и султане Санджаре

Как-то шаха Санджара седая старуха одна За полу ухватила, и в гневе сказала она: «Справедливость являть, видно, властный, тебе не угодно, И обида твоя настигает меня ежегодно. Пьяный стражи начальник вбежал в наш спокойный квартал И напал на меня. Избивал он меня и топтал. И, за волосы взявши, меня он повлек от порога, И царапала щеки мне жесткая наша дорога. И обидам ужасным меня он речами подверг, Кулаками позору пред всеми очами подверг. «Прошлой ночью, — кричал он, исполненный пьяного пыла,— С кем-то тут сообща человека не ты ли убила?» Он обшарил весь дом. Беззаконье мы терпим и гнет! Где же спины людей произвол еще тягостней гнет? О напившемся страже ужели не верил ты слуху? Он и был во хмелю, потому-то избил он старуху. Те, стучащие кубками, весь твой расхитили край, И ни в чем не повинных уводят они невзначай. Тот, кто видит все это, и все же помочь нам не хочет, Тот порочит народ, но тебя ведь он тоже порочит. Я изранена вся. Еле дышит разбитая грудь. В ней дыхания нет. Но смотри, государь, не забудь: Если быть справедливым тебе в этот час неохота, Все ж получишь мой счет. Ты получишь его в день расчета. [106] Правосудья и правды я вовсе не вижу в тебе; Угнетателя подданных я ненавижу в тебе. От властителей правых поддержка приходит и сила, От тебя — только тяжесть, что всех нас к земле придавила. Разве дело хорошее — грабить несчастных сирот? Человек благородный у нищих добра не берет. На дорогах больших не воруй ты поклажу у женщин. Не бери, государь, ты последнюю пряжу у женщин. Притязаешь на шахство! Но ты не властитель, ты — раб! Лишь вредить ты умеешь, а в помощи людям ты слаб. Шах, внимательный к людям, порядок наводит в округе, И о подданном каждом он думает, словно о друге. Чтоб указом любым всех он радовал в нашем краю, Чтобы шахскою дружбою нежили душу свою. Ты всю землю встревожил! Иль я неразумно толкую? Ты живешь. Ну, а доблесть, скажи мне, явил ты какую? Стала тюрков держава лишь доблестью тюрков сильна, Правосудьем всегдашним в веках укрепилась она. Но грабеж и бесчинство ты в каждую вносишь обитель. Нет, ты больше не тюрк, ты, я вижу, индусский грабитель. Города посмотри-ка: в развалинах наша страна. Хлебопашец ограблен, оставлен тобой без зерна. Ты припомни свой рок! Приближенье кончины исчисли. Где от смерти стена? Вот на что ты направил бы мысли! Справедливость — лампада. Лампады пугается тень. Пусть же с завтрашним днем будет дружен сегодняшний день! Пусть же слово твое будет радовать старых готово! Ты же дряхлой старухи, властитель, запомнил бы слово: Обделенным судьбой никакого не делай ты зла, Чтоб их громких проклятий в тебя не попала стрела. Стрелы всюду не сыпь иль дождешься недоброго часа! Есть припасы молитв у несчастных, лишенных припаса. Чтоб раскрылась вся правда, с железом ключа ты пришел. Не за тем, чтобы правду ударить сплеча, ты пришел. Ведай, взявший венец, ты вовек не покроешься срамом, Если раны недужных ты благостным тронешь бальзамом. Пусть обычаем немощных станет тебя восхвалять, А твоим, повелитель, — ласкать их опять и опять. Береги, словно милость, возвышенных душ благостыню. Охраняя немногих, что в тихую скрылись пустыню». Что же стало с Санджаром, что встарь захватил Хорасан? Знай: не внявшему старой урок был губительный дан. [107] Где теперь правосудье? Все черным бесправьем объято. Знать, на крыльях Симурга оно улетело куда-то. [108] Стыд лазурному своду, всегда пребывавшему в зле! Вовсе чести не стало на где-то висящей земле. Слезы лей, Низами, удрученный такою бедою, Ты над сердцем их лей, что кровавою стало водою.

106

Ты получишь его в день расчета— то есть в день Страшного суда, когда все люди получат справедливое воздаяние за хорошие и дурные поступки.

107

Что же стало с Санджаром, что встарь захватил Хорасан? // Знай: не внявшему старой урок был губительный дан. — Султан Санджар сперва завоевал область Хорасан и другие края, достиг могущества, а потом потерпел поражение и попал в плен к правителю из династии Гуридов.

108

Знать, на крыльях Симурга оно улетело куда-то. — Симург— сказочная птица, которую никто никогда не видел. Правосудие улетело на крыльях Симурга — то есть исчезло бесследно.

Речь пятая — о старости

Глава содержит описание старости и ее немощей. Нужно знать цену молодости, говорит Низами, и пользоваться ею для свершения благих дел — старику они уже будут не под силу. Пока есть силы, надо трудиться, чтобы не зависеть от других и иметь свой кусок хлеба. Только труд обеспечивает честную жизнь.

Повесть о старике кирпичнике

Слабый старик лепил кирпичи для сооружения склепов на кладбище, Юноша посоветовал ему не гнуть зря спину — кусок хлеба старику всегда кто-нибудь подаст. Тот ответил: он для того только и трудится, чтобы не протягивать руку к чужому хлебу.

Речь шестая — о свойствах сотворенного

В главе говорится о бренности тела и о ценности нетленного сердца — носителя высших духовных способностей (см. сноску 75).

Сердце очищается страданиями, и потому не надо страшиться несчастий — за ними не может не прийти радость.

Повесть о собаке, охотнике и лисице

У охотника была прекрасная собака. Она пропала, и он скорбел, но не жаловался. Лисица стала издеваться над ним, а он ей ответил, что в этом мире ни горе, ни радость долго не длятся. В этот миг неожиданно прибежала пропавшая собака и схватила лису.

Речь седьмая — о превосходстве человека над животными

Мир — единое целое, где все занимает определенное место. Не может быть твари, лишенной ценности, всякая тварь — звено в сцеплении мира. Твари служат человеку, но из этого не следует, что он может считать себя свободным от обязательств по отношению к ним. Заботься о животных, говорит Низами, и они отплатят тебе добром.

Повесть о Фаридуне и газели

Царь Фаридун на охоте преследовал газель и был так пленен ее красотой, что рука его дрогнула и его стрела не попала в цель. Он разгневался, но вдруг услышал голоса стрелы и коня, возвещавшие, что ради забавы нельзя истреблять бессловесную тварь.

Речь восьмая — о сотворении мира

В этой главе речь идет об отношении человека к миру. Грех внесен в мир человеком, поэтому нельзя поддаваться его, мира, «лести», надо спокойно идти своим путем.

Повесть о воре и лисице

Вор пытался обмануть лисицу, сторожившую фруктовый сад. Ему удалось это сделать только тогда, когда он притворился спящим и так усыпил бдительность лисы.

Речь девятая — об оставлении мирских дел

В этой главе Низами говорит о том, что человек в земной жизни должен подготовить себе припас для жизни вечной. Этот припас может быть создан только трудом.