Пять поэм
вернуться

Низами Гянджеви
Шрифт:

Приезд Ширин в замок Хосрова в Медаине

Судьба, нам каждый шаг назначивши, порой Намерена своей потешиться игрой. Пускай для бедняка придет достатка время,— Обязан он сперва труда изведать бремя. «Когда им на пути от тернов нет угроз, Они, — решает рок, — не ценят нежность роз». Верь: за чредою дней, что шли с клеймом разлуки, Отрадней взор любви и дружеские руки. Ширин от ручейка была уж далека,— Но за царевичем неслась ее тоска. И вот она, узнав, где пышный сад Парвиза, Пылая, в Медаин направила Шебдиза. За суженым спеша, обычай дев презрев, Уж не была Ширин в кругу обычных дев. И спешиться Ширин с кольцом Хосрова рада,— Ходячий кипарис возник в ограде сада. Прислужницы, смотря на дивные черты, От зависти свои перекусали рты. Но знали чин дворца — и под царевым кровом Различья не было меж гостьей и Хосровом. Ей молвили они: «Знать, севши на коня, Для поклонения Хосров искал огня. [169] И вот достал огонь, блистающий, как зори, И зависти огонь зажег он в нашем взоре». И хочет знать рабынь шумливая гурьба, Как привела сюда красавицу судьба. «Как имя? Где взросла? Что в думах на примете? Откуда, пташка, ты? Из чьей вспорхнула сети?» Ширин уклончива. Не опустив ресниц, Она им бросила крупицы небылиц. Она, мол, о себе сказать могла бы много, Да скоро и Хосров уж будет у порога. «Пред сном он вас в кружок сберет, и при огне Он сам потешит вас рассказом обо мне. А этого коня беречь и холить надо, Ведь ценный этот конь ценней любого клада». Так молвила Ширин веселая, — и вот Окружена она уж тысячью забот. Сосуд с водой из роз ей дан для омовенья. В конюшнях царских конь привязан во мгновенье. Ей принесли наряд. Он был ей по плечу. Узором жемчуга украсили парчу. В саду ее надежд раскрылась роза встречи. Отрадно спит Ширин, тяжелый путь — далече. Сахароустую хранившие чертог Рабынею сочли, — кто б вразумить их мог? Сахароустая не чванилась. Отныне, Играя с ними в нард, была она рабыней.

169

Для поклонения Хосров искал огня. —Хосров был по религии зореастрийцем, огнепоклонником.

Постройка замка для Ширин

Перенесенная в цветущий Медаин, Ко всем приветливой умела быть Ширин. И месяц миновал в спокойствии, и снова Покой пропал: твердят, что нет вблизи Хосрова, Что он охотился, а будто бы потом В Армению бежал, отцовский бросив дом. Чем горе исцелить? Упало сердце, плача. Воистину бежит за нею неудача! Не долго охранял красавицу дворец,— Уж сердце страстное измучилось вконец. Все стало ясно ей: тот юноша, который, Попридержав коня, во взор ей бросил взоры, Был сам Хосров; свой путь забыв, ее одну Он видел, он взирал, как солнце на луну. Она бранит себя, хоть мало в этом проку, Но вот — отвергла скорбь, но вот — покорна року. Но вот — терпением как будто бы полна, Но вот воскликнула: «Я тягостно больна! Мне замок надлежит на высоте просторной Построить, чтоб синел мне кругозор нагорный! Горянка я. Меж роз я рождена. Тут зной Их все желтит. На мне — нет алой ни одной!» Подруге молвила подруг лукавых стая: «Напрасно, как свеча, ты изнываешь, тая. Велел властитель наш создать тебе приют В горах, где ветерки прохладу подают. Когда прикажешь ты — приказов исполнитель Построит на горе отрадную обитель». Ширин сказала: «Да! Постройте мне скорей Дворец, как приказал вам это царь царей». Рабыни — ревности их всех пронзало жало — Там, где ничья душа словам их не мешала, Строителю жужжат: «Из Вавилонских гор Колдунья прибыла [170] ; ее всесилен взор. Велит она земле: «Взлетай, земля!» — поспешно Поднимутся пески, день станет мглой кромешной. Прикажет небесам застыть — и вмиг тогда Застынут небеса до Страшного суда. Она велела там построить ей жилище, Где обращает зной и камни в пепелище, Чтоб не было окрест из смертных никого: В безлюдии творит колдунья колдовство. Для вещей ты сверши свой путь необычайный. Найди тлетворный лог, и огненный и тайный. Там замок сотвори не покладая рук, А плату с нас бери какую знаешь, друг». Потом несут шелка, парчу несут и злато: Ослиный полный груз — строителя оплата. Строитель принял клад. Обрадованный, в путь Он тронулся, в пути не смея отдохнуть. Ища безлюдных мест, он в горы шел, и горы, На горы вставшие, его встречали взоры. Есть раскаленный край, на мир глядит он зло. Дитя в неделю б там состариться могло. В фарсахах десяти он от Кирманшахана [171] . Да что Кирманшахан! Он марево тумана. Строитель приступил к работе: «Не найду Я края пламенней, — сказал он, — я в аду. И тот, кого б сюда загнать сумели бури, Поймет: чертог в аду построен не для гурий». На вечер мускусом ночная пала мгла. Не жарко, — и Ширин свой путь начать смогла. Отроковицы с ней. Но было их немного — Не знавших, что любви злокозненна дорога. И в замкнутой тюрьме, в которой жар пылал, Ширин жила в плену, как сжатый камнем лал. И, позабыв миры, полна своим недугом, Своих томлений жар она считала другом.

170

Из Вавилонских гор // Колдунья прибыла… —По легенде, в Вавилоне Харут и Марут (см. словарь) обучают людей магии, колдовству.

171

Кирманшахан. —См. словарь.

Приезд Хосрова в Армению к Михин-Бану

Покинувши ручей, Хосров печален. Он Струит из глаз ручьи; его покинул сон. Пленительный ручей! Виденьем стал он дальним! И делался Парвиз все более печальным! Но все ж превозмогал себя он до поры: «Ведь не всплыла еще заря из-за горы. Ведь если поспешу я в сторону востока, Мне солнца встретится сверкающее око». И роза — наш Хосров — достиг нагорных мест,— И к стражам аромат разносится окрест. Вельможи у границ спешат к нему с дарами: С парчой и золотом. Он тешится пирами. И не один глядит в глаза ему кумир — Из тех, что сердце жгут и услаждают пир. Ему с кумирами понравилось общенье. Тут на немного дней возникло промедленье. Затем — в Мугани он; затем, свой стройный стан Являя путникам, он прибыл в Бахарзан [172] . Гласит Михин-Бану: «Царевич недалече!» — И вот уж к царственной она готова встрече. Навстречу путнику, в тугом строю, войска, Блестя доспехами, спешат издалека. В казну царевичу, по чину древних правил, Подарки казначей от Госпожи направил. Жемчужин, и рабов, и шелка — без конца! Изнемогла рука у каждого писца. К Великой Госпоже вошел Парвиз в чертоги. Обласкан ею был пришедший к ней с дороги. Вот кресла для него, а рядом — царский трон, Вокруг стоит народ. Садится только он. Спросил он: «Как живешь в своем краю цветущем? Пусть радости твои умножатся в грядущем! Не мало мой приезд принес тебе хлопот. Пускай нежданный гость беды не принесет». Михин-Бану, познав, что речь его — услада, Решила: услужать ему достойно надо. Ее румяных уст душистый ветерок Хвалу тому вознес, пред кем упал у ног, Кто озарил звездой весь мир ее удела, Любой чертог дворца своим чертогом сделал. Неделю целую под свой шатровый кров Подарки приносил все новые Хосров. Через неделю, в день, что солнце почитало Прекраснейшим из всех, каким дало начало, Шах восседал, горя в одежде дорогой. Он был властителем, счастливый рок — слугой. Вокруг него цветов сплетаются побеги, С кудрями схожие, зовя к блаженной неге. На царственном ковре стоят рабы; ковер, Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор. Застольного в речах не забывают чина,— И все вознесены до званья господина. Веселье возросло, — и в чем тут был отказ? Налить себе вина проси хоть сотню раз. Михин-Бану встает. Поцеловавши землю, Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю». «Мою столицу, гость, собой укрась; Берда Так весела зимой! Ты соберись туда. Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды. Там травы сочные, там изобильны воды». Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай. Я следом за тобой направлюсь в дивный край». Привал свой бросил он, слова запомнив эти, И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете. Прекрасная страна! Сюда был привезен Венец сверкающий и государев трон. Зеленые холмы украсились шатрами И все нашли приют меж синими горами. В палате царственной Хосрова — ни одну Услугу не забыть велит Михин-Бану. У шаха день и ночь веселый блеск во взоре: Пьет горькое вино он Сладостной на горе.

172

…прибыл в Бахарзан. — Вахарзан— название местности в Армении.

Пиршество Хосрова

Хосров весело пирует в Берда'а у Михин-Бану. Глава завершается рассуждением о бренности всего земного и о том, что в этой жизни надо ловить мгновения радости.

Возвращение Шапура

Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке. Рабыня нежная вошла, потупя взгляд, И вот услышал он — пропавший найден клад: «Шапур приема ждет. Впустить его иль надо Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?» Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон Себя принудил сесть, к рассудку возвращен. Он входа распахнуть велит сейчас же полог. [173] Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог, И жил с душою он, раздвоенной мечом, И скорбной тьмой одет, и радостным лучом. Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части; Взор не сводить с дорог — великое несчастье. Невзгода каждая терзает нашу грудь, Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь. Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу,— Со счастьем дни твои идти не могут в ногу. И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал,— И поцелуями он прах разрисовал. [174] И, стан расправивши, стоял он недвижимо, С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима. И, на художника склонив приветный взор, Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер». Шапура он спросил про горы и про реки, Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки. С молитвы начал речь разумный человек: «Пусть шаха без конца счастливый длится век! Войскам его всегда лететь победной тучей. С его чела не пасть венцу благополучии. Его желаниям — удаче быть вождем. Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем». Все бывшее с рабом, в пути его упорном, Является ковром — большим, хитроузорным. Но если говорить получен мной приказ, Приказ я выполню; послушай мой рассказ». С начала до конца рассказывал он мерно О непомерном всем, о всем, что беспримерно. О том, что скрылся он, как птица, от очей; Что появился он, как между скал ручей; Что он у всех ручьев был в предрассветной рани; Что смастерил луну, уподобясь Муканне; [175] Что к лику одному — другой припал с алчбой; [176] Что бурю поднял он умелой ворожбой; Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану И к шахскому ее направил Туркестану. [177] Когда его рассказ цветка весны достиг, Невольный вырвался у властелина крик. «Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, — Как сделалась луна твоей покорна власти?» И геометр сказал: «Я был хитер, и рок Счастливый твой пошел моим уловкам впрок. Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый [178] И выбрал нужный лук, давно имея стрелы. Едва сыскав Ширин, не напрягая сил, Серебряный кумир уже я уносил. Уста Ширин ни к чьим устам не приникали. Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали. И рук не обвила вкруг человека. Ночь Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь. Так тонок стан ее, как самый тонкий волос, Как имя Сладостной, сладки уста и голос. Хоть весь смутила мир прекрасная луна, Пред образом твоим смутилась и она. Ей сердце нежное направивши в дорогу, Я на Шебдиза речь направил понемногу. Летящую луну конь поднял вороной. Так все исполнено задуманное мной. Здесь, утомившийся, остался я на время, Хоть должен был держать я путницу за стремя. Теперь, все трудности пути преодолев, Она в твоем саду, среди приветных дев». Художника обняв, подарками осыпал Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал. На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» — Парвизом вышито. [179] Был им возвышен друг. Луна в источнике, миг их нежданной встречи, Поток ее кудрей — все подтверждало речи. Смог также государь не мало слов найти, Чтоб рассказать о том, что видел он в пути. Да, пташка милая — им вся ясна картина — Перепорхнула вмиг в пределы Медаина. Решили всё. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу, Подобно бабочке, к прекрасному лучу. Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана Жди сладкого опять от нежного рейхана».

173

Он входа распахнуть велит сейчас же полог. — У входа в царский покой висел занавес, хранитель которого (хаджиб) пользовался среди всех придворных наибольшим доверием шаха.

174

И поцелуями он прах разрисовал— то есть, согласно обычаю, поцеловал землю перед шахом. Низами говорит «разрисовал», так как Шапур — художник.

175

…смастерил луну, уподобясь Муканне… — См. словарь — Муканна. С Нехшебской луной здесь сравнен портрет Хосрова, нарисованный Шапуром.

176

… лику одному — другой припал с алчбой… — то есть Ширин прижалась лицом к изображению Хосрова, как описано выше.

177

…к шахскому ее направил Туркестану— то есть в шахский гарем. По времена Низами особенно ценились красавицы рабыни, привезенные из восточной части Туркестана.

178

Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый… — то есть, как мастер, изготовляющий стрелы, выбирает в лавке лучника подходящий лук, Шапур высматривал Ширин среди других красавиц.

179

…на рукаве… Парвизом вышито— то есть Парвиз навсегда запомнил услуги Шапура.

Шапур второй раз едет за Ширин

Хосров во время пира сообщает Михин-Бану весть, принесенную ему Шапуром. Он решает отправить Шапура в свой родной город за Ширин. Шапур уезжает. Он находит Ширин в построенном для нее замке и поражен тем, что замок стоит среди бесплодных скал. Ширин рассказывает ему о кознях наложниц Хосрова. Ширин и Шапур отправляются в Берда'а.

Хосров узнает о смерти отца

Чуть опьяненный шах вздремнул; мечтает он: Его благой удел свой позабудет сон. И вот спешит гонец, и вот он в шахском стане, И развернул Слону рассказ об Индостане. [180] «Где шах? Один взирай на все его края. Ему лишь посох дан, уж нет ему копья! Владыка мира, верь, уж не увидит мира, А ты — владычествуй, тебе дана порфира». И приближенные, а было их не счесть, Друг другу не сказав, ему послали весть. «Остерегайся. В путь сбирайся во мгновенье. Мир выскользнет из рук, опасно промедленье. Хоть в глине голова, — ты там ее не мой. Хоть слово начал ты, — умолкни, как немой». Когда Хосров узрел, что дней круговоротом Он трону обречен и горестным заботам,— Постиг он: с индиго хранит поспешный рок Бакан, и уксус дней от меда недалек, И воздух, что родят земли неверной долы,— То шершня кружит он, то в нем летают пчелы. Опала, почести, любовь, и злость, и яд С напитком сладостным — все это дни таят. Земля! Какой ручей ты не засыплешь прахом? Твой камень много чаш одним ломает взмахом. Кто скован бытием — идет путями бед. Покой — в небытии. Пути другого нет. Брось на ветер скорей свой груз напрасный — душу! Замкни темницу зла, моря забудь и сушу. Весь мир — индусский вор; чтоб он не отнял кладь, Чтоб не скрутил тебя — с грабителем не ладь. Знай, в этой лавочке ты не отыщешь нитки Без колющей иглы, лишь иглы в ней в избытке. Вот тыквенный кувшин, вода в нем что кристалл. Что ж от водянки ты, как тыква, желтым стал? Деревьям лишь тогда в весенней быть одежде, Когда все почки их разломятся, — не прежде. Пока не сломит рок согнувшийся хребет,— Он снадобья не даст для исцеленья, нет! Наденешь саван ты, зачем же — молви толком,— Как шелковичный червь, ты весь облекся шелком? Зачем роскошество — носил бы полотно. Тебя в предбаннике разденут все равно. В простой одежде будь, она пойдет с тобою, Пока ты бродишь здесь, дорогою любою. Ты отряхни подол от множества потреб, Доволен будь, когда один имеешь хлеб. Творить неправду, мир, намерен ты доколе? Тебе — веселым быть, мне — корчиться от боли? Я в горе — почему ж твой слышится мне смех? Я свержен — и тебе я не хочу утех. Ты продаешь ячмень, а нам кричишь: пшеница! В пшенице той ячмень сгнивающий таится. Пшеницы я зерно, и желт я, как ячмень, Пшеницы вкус забыл, измолот что ни день. Довольно предлагать да прибирать пшеницу! А мне — быть жерновом, перетирать пшеницу! Была б ячменная лепешка, хоть одна, Я разговлялся б ей, как по ночам луна. О Низами! Из дней уйди ты безотрадных, Весь этот грустный мир оставь для травоядных. Питайся зернами да езди на осле. Ты жди Исы, томясь в земном, житейском зле. Ты — ослик. Вот и кладь! Одну ты знай заботу. Ведь ослики — не снедь. Их ценят за работу.

180

И развернул Слону рассказ об Индостане… —тоесть напомнил находящемуся на чужбине Хосрову о его родине. «Слон всегда помнит об Индии» — персидская пословица.

Хосров восходит на трон отца

Когда промчалась весть, что царствованья груз Велением творца сложил с себя Ормуз, Шах, в юном счастии не ведавший урона, В столице поднялся на возвышенье трона. Хоть в мыслях лишь к Ширин влекла его стезя, Все ж царство упустить наследнику нельзя. То государства он залечивал недуги, То взоры обращал он в сторону подруги. И за строительство его уж люди чтут, Уж много областей он охранил от смут. В несчастья вверженных залечивалась рана: Шах справедливостью затмил Ануширвана. Но вот закончились насущные дела, Опять к любви, к вину душа его влекла. Мгновенья не был он без чаши, без охоты. Когда ж он о Ширин вновь полон стал заботы — Спросил придворных он, что слышали о ней. Ему ответили: «Уже не мало дней, Как из дворца, что там, где сумрачно и хмуро, Она умчалась прочь. С ней видели Шапура». Круговращеньем бед внезапно поражен, Шах небо укорял. Но что мог сделать он? Воспоминания он предавался негам, И черный конь прельщал его горячим бегом. Как ночь его Шебдиз, ну, а луны — все нет! Он камнем тешился, но помнил самоцвет.

Шапур привозит Ширин к Михин-Бану

Ширин в ее края примчал художник снова,— Но встреча не сбылась: там не было Хосрона. С Гульгуна сняв Ширин, в цветник Михин-Бану Ее он снова ввел, как светлую весну. И снова гурия меж роз родного края Дарила свет очам, огнем очей играя. И приближенные, и слуги, и родня, Которые давно такого ждали дня, Увидевши Ширин, ей поклонились в ноги, И, прахом ставши, прах лобзали на дороге. И благодарственным моленьям и дарам Предела не было, и был украшен храм. А что с Михин-Бану? Да, словно от дурмана, Ей тесно сделалось в пределах шадурвана, [181] Как сердцу старому, что стало юным вновь, Что мнило умереть, а в нем взыграла кровь. Беглянки голову Бану к себе прижала — И пробудился мир, и начал жить сначала. Как ласкова Бану! Какой в ней пламень жил! Ну кто хоть в сотне строк все это б изложил?! Введя Ширин в простор дворцового предела, Ей предложила все: «Что хочешь, то и делай!» Покровами стыда ей не затмив чела, Ей омрачить чела печалью не могла. Ведь понимала все: ее побег — сноровка Неопытной любви, влюбленности уловка. И в шахе виделись ей признаки любви. Ей шепот лун открыл огонь в его крови. Вино бродящее укрыть она старалась, Свет глиною укрыть [182] — хоть солнце разгоралось. Бану твердит Луне: «Покорной надо стать, Домашний, тихий мир, как снадобье, принять». И с ней она нежна и создала — в надежде Все прошлое вернуть — все то, что было прежде. И снова куколок, прекрасных, как весна, Дано ей семьдесят, — чтоб тешилась она. Круговорот небес, что кукольник, баюкал И пробуждал к игре сереброгрудых кукол. Ширин, увидев их, — как прежнею порой, Луною рассекла веселый звездный рой. Вновь у себя Ширин. Как праздник новоселья — Опять открыл базар досуга и веселья.

181

Ей тесно сделалось в пределах шадурвана… — Шадурван— занавес перед входом в шахский дворец. Иными словами, Михин-Бану, от радости забыв об этике, выбежала из дворца навстречу Ширин.

182

Свет глиною укрыть… — персидская пословица: «Нельзя замазать солнце глиной».

Бегство Хосрова от Бехрама Чубине [183]

Победы ключ сверкнул и грозен стал: могуч Рассудок — золотой преодолений ключ. Рассудок победит могучих с их мечами. Венец, прельщая всех, царит над силачами. Лишь разуму дано тьму воинов смести,— Мечом ты их сметешь не больше десяти. На трон взошел Парвиз. Все помыслы Бехрама К Парвизову венцу влекли его упрямо. И он схватил венец, когда к нему простер Он руку ловкую. Был ум его остер. И клевету творить Бехраму — не в обузу,— Он всем шептал: «Хосров пронзил глаза Ормузу», [184] Хоть знал он, что, когда Юсуф умчится вдаль, Якубу — света нет [185] : все затемнит печаль. Он тайно разослал посланья людям разным, Благое исказив рисунком безобразным. «Ребенку ли владеть вселенной суждено? Отцеубийце быть владыкой не дано. Ста братьев кровь прольет он за глоток напитка, Напитка, что в домах имеем до избытка. Арфисту — царство даст: над арфами дрожит. Что царство! Песнею он больше дорожит. Горячий — он путей к делам не примечает, Незрелый — он добра от зла не отличает. Клеймо любовных игр горит на нем. И страсть К неведомой Ширин над ним простерла власть. Злой, обезглавливать за малое готовый; Утратив голову, не обретают новой. Оковы бы сковать, чтоб им греметь на нем! Исправить бы его железом и огнем! Пусть покорится нам! Не покорится — верьте, Отцеубийцу нам предать разумней смерти. Ему закройте путь, нежданный меч воздев, И знайте — я иду, могущественный лев». Вот так-то этот лев, взыскующий признанья, Свел шахских подданных с дороги послушанья. И видит шаханшах — счастливый рок смущен, И подданных своих в смятенье видит он. И силу счастья он крепил казной златою, И слепоту врага он множил слепотою. [186] И так тянулись дни. Но враг привел войска,— И тотчас поднялась восстания рука. Опоры не было — был сломлен трон Парвиза,— И с трона пересел он на спину Шебдиза. От вихрей, взвившихся из-за камней венца, Он голову унес: она ценней венца, Уж венценосца нет. Владычества порфира И мира — брошена возжаждавшему мира. Когда по воле звезд узрел смятенный шах Меча Бехрамова над головою взмах,— В сей шахматной игре, что бедами богата, Без «шаха» для него уж не было квадрата. [187] С уловок сотнею, свой потерявши сан, По бездорожию проникнул он в Арран. Оттуда он в Мугань направился: в Мугани Жила Ширин; в сей храм свои понес он дани.

183

Бехрам Чубине— вельможа из рода Михран, в 589 году поднявший восстание против Хосрова Парвиза и сумевший захватить власть. Хосров бежал. Одолеть Бехрама ему удалось лишь с помощью византийского императора. Войско Бехрама было разбито неподалеку от Гянджи, Бехрам бежал в Среднюю Азию и искал убежища у хакана, предводителя тюркских племен, но был убит наемными убийцами, которых подослал к нему Хосров.

184

…Хосров пронзил глаза Ормузу. — По «Шах-наме» Фирдоуси и историческим хроникам, исторический Хосров Парвиз действительно ослепил отца, а потом убил его. Низами, создавая образ идеального правителя, прекрасного, благородного Хосрова, объявляет рассказы о его злодеяниях клеветой, распространенной Бехрамом. Далее он так же точно отрицает сведения о том, что Ширин отравила соперницу Мариам (см. сноску 231).

185

Якубу — света нет… — то есть Якуб ослепнет от горя.

186

…слепоту врага он множил слепотою— то есть Хосров ослеплял своих врагов, ослепленных ненавистью к нему, вызванной клеветой Вехрама.

187

Без «шаха» для него уж не было квадрата… — то есть, куда бы ни бежал Хосров, всюду его ждала гибель, — «шах королю», как в шахматах.