Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

II

«Несчастна, но горда жена…»

Несчастна, но горда жена Богатого сеньора. Как долго молится она Под сводами собора! Иль на балконе, на гранит Облокотясь лениво, По целым дням она молчит, Одна, грустна, красива… Но ночь… и ждет гондолы И ловит каждый лепет Канала об уступ… Чьи это баркаролы, Изящный стан и трепет Упорных, наглых губ…

БЕССМЕРТНЫЙ(Загадка)

Мыслители… священнее мучеников.

Магомет

Когда он в Риме жил – то хлеба И зрелищ он не вымолял; На отмелях его видало небо, А он – начало всех начал. А в Средние Века, суровый, Он жил в алхимии мечтах, Вотще искал источник жизни новой В кабалистических огнях. Но был он и толпы гигантом-демагогом: Жег, как Кальвин; как Гус, был сам сожжен. Он был певцом – Гомер, ведь это он. В течении веков он претворялся в многом: Он – мыслящий, готический собор, И океан спокойный, и кондор.

«В стужу лапландец едет на ловлю…»

В стужу лапландец едет на ловлю, Едет Клитукко на утлой байдарке. «Вот, – говорит, – я жене приготовлю Славные с моря подарки». Холодно, холодно в синем просторе; Ветер ловца сквозь доху пробирает; Берег – пустынный, пустынное море, Льдины вдали проплывают. В лодке Клитукко рыба трепещет; В море, как нерпа, ныряет байдарка; Рыбарь визжит от удачи и плещет Веслами. Трудно. И жарко. Видит он дым, струю голубую. Море рычит и швыряет валами. Будет он прыгать и рыбу сырую Рвать всей семьею зубами.

ИЗ ТИРОЛЬСКИХ СКАЗАНИЙ

Посвящается Е. И. С<тарынке>вич

Das ist der alte Marchenwald!

H. Heine

I. Лапа Черта

Есть в Тироле сеть ущелий, Где не бродят пастухи, Не слыхать свирельих трелей, Не помяты стадом мхи. Пять хребтов остроконечных, Словно лезвие ножа, Расползлись в извивах вечных От угрюмого кряжа. Шесть меж ними трещин вьется, Шесть ручьев по ним смеется. Это мертвые драконы Тяжко брюхом разлеглись. Зубья каменной короны В небо голо поднялись, У застывших в глыбах трупов, Как щетина, по бокам На уступы вниз с уступов, По гигантским ступеням, Лес ползет мохнатых елей До глубин глухих ущелий. Стены их близки и плоски, Мох их бархатный пятнит, Неба узкая полоска Извивается, бежит; Цепко впились в камни ели, Темь кидают с высоты… Так и мнится – эти щели В глубь прорезали кроты Иль волшебники мечами Проломали меж горами. Шесть ручьев из скал отвесных, Шесть лукавых и живых, В глубине прорезов тесных, Разрывая глубже их, Змейкой, змейкой серебрятся, Водопадами звенят, С черной галькою струятся, С елью глупой говорят, Слух ей рокотом ласкают, Злобно корни подмывают. Тот клубок зловещих трещин И утесистых хребтов Лапой Черта был окрещен У тирольских мужиков. Очень, очень было жутко, Очень дико было там: Там и днем пройти не шутка, А не то что по ночам. Эту местность все не любят, Даже леса там не рубят. Там звучат все звуки ново: Будто кто-то ловит их, Пересмеивает слово В звуках странных и других. Горы снова их подхватят, Звякнет где-то будто сталь, По верхам леса раскатят Звук растущим шумом вдаль, Воды булькнут, забормочут И лавина прогрохочет. Чуть ступил – к земле приникнул – Слышно, тихо подо мхом Кто-то пискнул и хихикнул Ядовитым голоском, За спиною кто-то шуркнул, Веткой хлопнул по руке, Где-то кто-то под нос буркнул, Стон раздался вдалеке, Стон девический, молящий, И коза мелькнет из чащи. По ночам же лес подманит Да как схватит темнотой, Завлечет и задурманит Серебристою водой… И молчит… а в самой гуще Вдруг всё разом зашумит, Задрожит лесная пуща, Кто-то в ухо зарычит, Гаркнет черный с бородою Вот над самой головою. На полянках пляшут феи, Молодые ведьмы в круг; Месяц светит; корчась, змеи Обвивают мрамор рук; Средь листвы мильоны блесток, Гномы шмыгают в кустах, А придешь на перекресток Двух ущелий – там монах, Весь закутан, очень длинный, Бродит тропкою пустынной. Есть там камень, черный, мшистый, Со значками по бокам… В кости раз играл нечистый, Эту кость и бросил там. Счастья нет кому иль страху, В полночь к камню пусть придет К молчаливому монаху И знакомство с ним сведет. Нужно взять с собою кошку И от Библии застежку. Из пещер гиганты-сони Рыжекудрые встают, Их мечи, щиты и брони Весят ровно двести пуд. Нагремят они довольно За ночь свалкой удалой, Копья их, как колокольни, Голос их, как рев морской. Их кулак не меньше хаты, А руками горы сжаты. Раз охотник Люгер ночью, Пробираясь в тех местах, Одного видал воочью Великана на горах. Как на этого детину Поглядел он, так и стал. Тот с вершины на вершину Тенью черною шагал, И, ломаясь, вниз в провалы Из-под ног катились скалы. А старушка Минна гнома Раз поймала под кустом; Развязала короб дома, Где ж он в коробе пустом? Горько плакала старушка: Ведь несла она домой Там телятину и сушки, И поел всё карлик злой! А еда была не Минны, А старушки Вильгельмины. Мальчик Генрих заблудился В Лапе Черта прошлый год, На шесть дней запропастился. Отыскал его народ. Он лежал, совсем изранен, На скале, один, без сил… Был он очень бледен, странен, Ничего не говорил… И теперь он всех боится, Всё молчит и сторонится. Так что все в округе знали, Что недоброе там есть. Если парни пропадали, Иль коровы, где – Бог весть, – Иль жена закон забыла, Иль кто в церковь не ходил – Не без Лапы Черта было Дело – всякий говорил. И вопрос за камельками Обсуждался стариками.

II. Портняжка-весельчак

Мальчик Генрих! Бедный малый, Что ты скрыл в своих очах? Расскажи, что ты, усталый, Видел, слышал в тех горах? Генрих, Генрих! Мать не слышит, Громко твой отец храпит, Гретхен тоже ровно дышит, Всё вокруг глубоко спит: Стулья, кресла, ружья, платья, Бог не спит лишь у Распятья. Мальчик Генрих! Расскажи же, Я чужой тебе, но друг, Сядь со мною рядом, ближе, Прогони ночной испуг… Я – бродяга-подмастерье, Я – портняжка-весельчак, Собираю я поверья, Дурню шью из них колпак, Ленты алые девицам, Нас дурачить мастерицам. Старым – теплый плащ, в котором Чуть согреешься и вмиг Быль мешается со вздором, К детям ластится старик; Дети шуткам вторят смехом И грустят, коль быль грустна, И далеким, дряхлым эхом Отвечает старина, Входит к нам, садится с нами И сплетается с словами. Разноцветны эти платья, Как прошедшие года, И люблю их расшивать я Злой насмешкой иногда. Ходит в прозвище бесчинном Дурень на смех пред толпой, Как в плаще, в преданьи длинном Старый греется душой, А девиц… как ни ругаю, Всё я в сказки наряжаю. Мальчик Генрих! Я иголку, Я перо свое беру, Буду шить я втихомолку В эту лунную пору; Знаю кроек я немало, Все размеры мне даны… Матерьяла! Матерьяла! Дай мне бархатные сны, Шелестящих тайн из шелка, Всё сошьет моя иголка! Мальчик Генрих! У порога Пудель нас с тобою ждет, Он в словах поймет немного, Но он грусть твою поймет; Сядем трое под луною, Поболтаем по душам, Пудель черный, мы с тобою, Кто на свете нужен нам? Да возьми с собой из дома Для меня бутылку рома… Мальчик Генрих! Много тяжкой Грусти речи унесут; Ты расстанешься с портняжкой, Только птицы запоют; По другим я, подмастерье, Деревням пойду бродить… Вот – уже готовы перья, Рифмы пух готов ловить, И к подушке с этим пухом Ты, устав, приникнешь ухом…

III. Нитука

По подземным всем хоромам, По урочищам лесным Был весьма известен гномам, Феям, ведьмам, домовым, Даже всем стрелкам из лука – Бородатенький горбун, Карлик маленький Нитука, Непомерно-наглый лгун. Карлик злой и безобразный, Бойкий, умненький и грязный. Ибо этот юрконогий Лазил всюду, всюду был, Сам несчастный, сам убогий, Портил всем и всех дразнил. Он охотникам их стрелы, На лету ловя, ломал, Домовому перцу смело В табакерку подсыпал, Портил визгом вечер летний И пускал о ведьмах сплетни. Фей пугал он из засады, Учинял всем зло и боль, На него был полн досады Зигвард сам, его король. Королю всех гномов раз он Так наврал, что тот был зол. Он, Нитука-де, обязан Сообщить, что он нашел Клад, с которым незнакомы До сих пор еще все гномы. За окованною дверью В глубине горы тот клад; Если веру дать поверью, Клад тот сказочно богат. В сундуках дубовых чаши, Утварь, золото, янтарь… Разгорелся Зигвард: «Наше Будет всё! Где этот ларь? Нашей будет всё короны! Пусть завидуют драконы». Ладно всё, да вот досада: По проходам к двери той Цепью выстроиться надо, Пресмешною чередой: Первый должен взять второго За нос, третьего и тот, И так далей, много-много, Весь Зигвардовский народ. Если ж так им не сцепиться, К кладу-де не подступиться. Так Нитука, надсмехаясь, Гномам всем, конечно, лгал: Очень важно надуваясь, Он ученый вид приял, В схоластической личине Одурачил гномов вмиг, Говорил им по-латыни Cives, quomodo и sic, Что есть пять предикабилий, Что рек Секст и что Виргилий. Были знанья у Нитуки! Этот хитренький был льстив И начитан. Про науки Очень был красноречив И умел влиять на души. Зигвард сам был доктор прав, А и то развесил уши. Завизжав, забормотав, Гномы выстроились сами И сцепилися носами. Кто мог быть Нитуки хуже? Прокружив часов их семь По проходам, что поуже, Где и грязь, и слизь, и темь, Где ползли и животами Жаб давили под собой, С наболевшими носами Бедных гномов той тропой Он привел, весьма измуча, К желудей громадной куче! Глядь на стенку… Ну, и что там Там свиная голова Нарисована пометом И подписаны слова… В реве все многоголосом Те слова, прочтя, твердят: «Тем, что ищут только носом, Желудь самый лучший клад». Ах, тогда за эту штуку Больно высекли Нитуку. Правды до сих пор ни звука Не издал несчастный лгун. Вот какой он был, Нитука, Бородатенький горбун! Вечно где-нибудь таится, По каким-то уголкам, По оврагам копошится, Вечно рыщет по горам, Под землею же часами Часто шепчется с мышами. Это все не одобряли: Где же видано, чтоб мышь Гномы в дружбу принимали? И сказать-то насмешишь! Дружбой должен быть обилен Подходящий гному круг: Другом может быть иль филин, Иль сова, или барсук, Но с мышами стать так близко – Нет, для гнома это низко! Жил Нитука одиноко: Не в проходах под землей, На скале-игле высоко Хитро дом устроил свой. Он к гнезду орлов по скатам Влез, вскарабкался, пождал, Подстрелил орлов, орлятам Злобно глотки перервал, Стал там жить, скалу звал троном, А себя считал бароном. В капюшоне темно-красном Часто там был виден гном. В месте диком и опасном, Недоступным был тот дом, И оттуда непригожий Чванно гном на всех взирал, Строил пакостные рожи И камнями вниз кидал, А гнездо устроил путно, Очень мило и уютно. Смастерил из веток крышу, А из мягких мхов постель, А над пропастью, повыше, Прицепил себе качель И качался до отдышки, В теплоте дремал гнезда; Навещали домик мышки, Разговор велся тогда, И потом в деревне сало Где-нибудь да пропадало. Глянешь вниз – там чернь-лесище, Вверх – морщинистый обрыв… По скале же всё жилище, Будто гнома полюбив, Эдельвейсы окружали, Эти нежные цветы, Гордо снесшие печали, Оскорбленные мечты, Много мысли грустно-чистой В холод выси каменистой. Раз Элилла, леса фея, Увидала на заре, Как Нитука шел, алея В блеске солнца, по горе. Шел, дугой согнувши спину, Безобразен, гадок, бос, В каждой ручке по кувшину Прехорошенькому нес И цветы, была забота, Поливал, мурлыча что-то. А потом, в печальной лени Сел на каменный обрыв, Как комочек, на колени Подбородок положив, И сидел так над провалом, Бороденку теребя, Очень долго, тусклым, вялым, Непохожим на себя… Кривоногий, жалкий, хмурый, Ах, какой смешной фигурой. И Элилла подобралась Стала гномика просить Из кувшина, что осталось, Хоть немножечко попить. Он ей молча дал, бледнея, И глядел, как никогда, Но поморщилася фея: Солона была вода. Уж такой был злой Нитука, Что ни сделает, всё мука…

ФИОРД

На уступы уступы нависли, Бесконечность сосновых лесов, Односложные, стройные мысли, Многомудрая стильность стволов. Скалы на плечи вскинули гордо Изумрудного моха ковер, И прозрачны изгибы фиорда, И гранитный угрюм коридор. Глубоки и упрямы морщины, Строги брови квадратных громад. Я гляжу на ступени вершины И нахмуренный чувствую взгляд.

«Рос лотос прелестно и стройно…»

Рос лотос прелестно и стройно. И вышел из лотоса Брама. Храм-землю он создал спокойно. И создал, любя, размышляя, Людей, обитателей храма, У южных основ Гималая. Из праха дав тело, он душу Дал, взявши у лотоса листья. И людям дал воду и сушу. Так сделав, он рек им: «Я – Брама. На небо хочу унестись я, Чтоб жить в созерцании храма».