Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

РАЗГОВОР ДУРНОГО ТОНА

Посв. Н. М. Карамышеву

– Как ты живешь, дорогой? – Э, брат, не жизнь, только мука. Что ж, при погоде такой И расхвораться не штука. Это не то… Я здоров; Скука, хандра одолела… Чуть ли не в петлю готов. Что ж так? – Да скверное дело! Только глаза продерешь, Старую песню заводишь, Что пропадаешь за грош, Смысла нигде не находишь… Книги? Читаю до дыр! Либо там вздор беспредельный, Либо докажут, что мир Этот вот сумрак бесцельный. Слушай-ка… Есть ли ответ Бодрый на эти вопросы? Право, не знаю… Есть, нет… Ну-ка, зажжем папиросы.

«Базар замолк. Торговец, груды…»

Базар замолк. Торговец, груды Своих товаров сосчитав, Берет Коран. Ослы, верблюды, За день порядочно устав, И их владельцы на покой Уходят дружною толпой. Среди задумчивых, красивых, Благоухающих чинар Проходит много мило-лживых, Пугливых, дерзких, нежных пар, И, их речами смущена, В чадру закуталась луна. Крадется вор… Собака лает… Всё как всегда, всё как везде, Но муэдзин напоминает О Цели, Тайне, о звезде! Ах, он был стар, сей муэдзин, Он стар был, стар и был один…

«И город, и люди забыты…»

И город, и люди забыты. Я лег на зеленые мхи, Упал на прибрежные плиты, Чтоб слушать, как шепчут ракиты И сосен рокочут верхи. Гляжу, как на брег издалека, Бурля, волноряд набежит, Ударит о камень жестоко, Расстелется плоско, широко И вновь, уходя, зажурчит. И носятся цепи сравнений И мыслей о солнца лучах, О сущности света и тени, О жизни подводных растений И рыб в изумрудных водах, О рыбарях хмурых в деревне, Затерянной в чаще лесов, О всем, что загадочно, древне, О сказках, о спящей царевне, О тайне бегущих годов…

«Мою жестокую печаль…»

Мою жестокую печаль Убьет жестокая улыбка: Пред смертью скажут все – как жаль, Что жизнь моя была ошибка.

Книга Вторая

МЫ, БЕЗУМНЫЕ…

I

НАБАТ

Война – отец всех, царь всех.

Гераклит

ХИМЕРЫ СОБОРА NOTRE DAME DE PARIS

Una eademque res duobus modus expressa.

Спиноза

I."Философ, мысливший, что тайна..."

Философ, мысливший, что тайна Висит над нашим бытием, Иль непосредственно, случайно, Поэт в безумии своем, Иль дикий мистик, полный веры В средневековых чудищ зла, Взвел кто-то страшные химеры Под небо и колокола. В своей одежде длиннополой Творец исчез в былых годах, Гуляка, может быть, веселый, Быть может, сумрачный монах, Забыт людьми, неведом, силен, Томимый роем странных снов, Средь улиц спутанных извилин, Во тьме готических домов; Но до сих пор его творенья, Проклятья каменные, в ряд Над градом вечного движенья На храме чуждые сидят. Их лица странны. Любопытны, Удивлены, как у детей, Иль равнодушны, мертвы, скрытны, С печалью каменных очей… Иль с хищной радостностью силы Глядят химеры злобно вниз, Упершись лапами в перила И перегнувшись за карниз.

II. "Под ними шумно перемены..."

Под ними шумно перемены Как в скачке бешеной летят. Париж сквозь лопнувшие стены Предместья впитывает в град; В болота движутся каналы; Вздымает почву щебень, сор; Чернея, старые кварталы Уходят в глубь угрюмых нор; Труды мильонов гибнут в безднах, На пласт и грунт другим идут; А под землей червей железных Извивы мощные растут. И, вечно новы, поколенья Бегут и гибнут чередой… Глядят химеры, и виденья Над ними носятся порой.

III. "Там, за Ситэ, где снова..."

Там, за Ситэ, где снова Сена Сливает два теченья вод, На колокольню Сен-Жермэна Седой звонарь, кряхтя, ползет. Морщинист, злобен и неистов, Смеется он, чему-то рад… Хе-хе, ему вожди легистов, Виконт веселый и аббат, Сегодня в ризнице церковной Сказали нечто… Взяв фонарь, Пойди тихонько в час условный… Ты дашь сигнал, седой звонарь. Не просчитай минуты, старый… Как было сказано, точь-в-точь… В двенадцать ночи бьют удары. Варфоломеевская ночь. Во тьме, по улице унылой Крадется тень, ползет, как зверь… – «Ты здесь, Жильбер?» – «От ложа милой». – – «Laudamus Deum! В эту дверь!» – Слышны удары… В капюшонах Шныряют страшные попы… Прошло… У Лувра, на газонах, Нарядной слышен гул толпы. Маркизы милые смеются… Роброны, шпаги, парики… Гавот танцуется, поются Отменно-нежные стихи… И сам король, любезный, меткий, Смеясь, мадам де-Помпадур О римском папе шепчет едкий, Весьма скабрезный каламбур. Прошло… Фигура исполина Ведет народ. То Жюль Дантон. Восстанье, клубы, гильотина, Три новых цвета у знамен… Забыты церкви, папа, вера. Сменили их на десять лет Острота злобная Вольтера, Конвента пламенный декрет. Бегут разряженные бары, Запачкан кровью древний трон, Марат, Жиронда, Монтаньяры, И наконец Наполеон… Прошло… Солдат, как на параде, Ровняет старый капитан, Готов на взятой баррикаде К расстрелу смелый мальчуган. Вот поднялися ружья взвода… Кричит мальчишка в дула их: «Долой рантье! Живет свобода Национальных мастерских!» Прошло… Шумят бульвары, пресса, Парламент, мэтрополитэн… На блеск кафэ спешит повеса, Вертлявый прыгает гамэн… Под звездным небом в честь Ваала Шумят, не слыша нищих плач, Студент Латинского квартала И из Ситэ банкир-богач. Кокотки, биржа, преступленья, Бульваров смех, Монмартра свист, И, полный жажды разрушенья, Сент-Антуанский анархист. В мир знанья славная Сорбонна Кидает тысячи томов, А на окрайнах неуклонно Растет восстанья грозный рев… Берут начало здесь потоки Великих слов, мечтаний, зла, Но, даже мощные, жестоки Здесь люди, мысли и дела. Пройдет. Прейдут мечты и веры, Прейдет Париж, как Вавилон… Но пусть разрушатся химеры, Улыбка их… ей нет времен.

IV. "Да, кто они? Я, сын усталых..."

Да, кто они? Я, сын усталых, Сын злых сомнений, снов и мук, Я выраженье угадал их И обнял их, как брат и друг. Рука ваятеля хотела Создать дух зла… Но в те года Считались злом желанья тела И дух боролся с ним тогда. Тот дух, что ведал мних безвестный, Крестом на плитах лежа ниц, Что после в готике небесной Дал неуклонность, высь и шпиц. Страстей людских обожествленья, Рой гномов, фавнов и дриад, Обезобразило стремленье Творцов готических громад: Не жил монах — он лишь молился, Он не любил – он лишь страдал, И фавн в химеру превратился, В начало дьявольских начал. И, побежденный новым богом, Забытый бог, великий Пан, На храме каменном и строгом Согнул зверино-гордый стан. Но жив бог Пан, дух первобытной, Звериной истины лесов! Он шелестит повсюду, скрытный, Граненный ложью городов. Он лицемерьем искалечен, Греховен в мыслях и делах, Но в душах всех един и вечен На самых властных глубинах. И в храме сердца, рядом с верой, С познаньем, истиной, добром, Веселый фавн наш стал химерой, Проклятьем нашим и ярмом. Да, потому химеры гадки И потому они близки: То наших помыслов загадки, Всей нашей жизни и тоски. Изумлены они, лесные, Ненужной ложью наших дней, Но всё же их улыбки злые Горды победою своей. Они повсюду торжествуют Над храмом, мыслью и толпой, Но, как и мы, они тоскуют По дебри шепчущей лесной. Прикован к лжи и камням зданий, Я рвусь, как вы, химеры, в глушь, Я в вас влюблен, как в злость желаний Лесных, преступных наших душ.