Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

В БИБЛИОТЕКЕ

Откинусь. Строги и важны молчащие И книги и бюсты-мыслители. Как славно… Лампы, страницы шуршащие И тишь монастырской обители. Я вижу милые лица читающих, Серьезные, скромные, дельные, И слышу шепоты: «стон голодающих», «Лассаль» и «исканья бесцельные».

«Я странную женщину знаю…»

Посв. Е.К.Щ.

Я странную женщину знаю. Душа ее – это мое: Я тайны ее понимаю, Лишь только взгляну на нее. Она несомненно прекрасна, Но кто ж получил ее «да»? И все говорят, что несчастна, И очень она уж горда, Что всё ее горе от скуки, Что просто она холодна, Но любят ее, ее руки, Духи ее trefle-incarnat. Но знаю я то, что в ней скверно И чем она так хороша: Душа ее страшно безмерна, Такая большая душа… И этой душой она смело Всю жизнь, сразу всю, обняла, А после в себя поглядела И там уж души не нашла.

«В знакомой, привычной печали…»

В знакомой, привычной печали, Один, он давно уже жил. Над ним подшутили: сказали, Что кто-то к нему приходил. «Какая-то барышня были. Ушли, не сказав ничего»… Он думает… Нет, позабыли Знакомые адрес его. Но что-то вдруг в нем загорелось, Мечтая, он странно стал ждать… Как жалко! Быть может, хотелось Кого-то ему приласкать…

МОГИЛЬНАЯ НАДПИСЬ В ВАЛААМСКОМ МОНАСТЫРЕ

Посвящается М. X. Б.

Могилу раннею весною Я – вольный, грустный, сам не свой, Нашел, бредя глухой, лесною, Давно заросшею тропой. И на плите, склонясь лениво, С трудом я разобрал едва На ней зарубленные криво, Почти что стертые слова: «Раб Божий Варлаам, смиренный схимонах, Благочестивейший в сынах пустынножитель. В двадцать втором году, в младенческих летах, По воле Господа вступил в сию обитель. Подвижничал в трудах, посте и послушании, До старости радея неустанно. Семнадцать лет пребыл отшельником в молчании На острове Святого Иоанна». Я часто после, как влюбленный, Любил к плите той приходить, Мечтать, как жил здесь погребенный, И думать, как же надо жить…

ПУСТЯКИ

Уже в былое цепь уходит далеко,

Которую зовут воспоминаньем…

В. Брюсов

Внучка! Кинь в камин полено! Мерзнет дряхлая спина. Сядь-ка к деду на колено, Что ты, милая, грустна? Эх, в твои года, бывало, Грусть ко мне не западала. И с чего бы? Знай, салазки, Барабаны да коньки… Вот раздолье! Шутки, пляски… Ушибусь я – мама глазки Поцелует: пустяки. Не вертись, голубка, слишком: Трудно деду-старику… Вырос, внучка, я и книжкам Дал вскружить себе башку. Жили мы в крутую пору, Сколько жару было, спору… Хоть и были безбороды, Все мы были смельчаки… Чернышевский! Бокль! Свободы! Отсидел в тюрьме я годы… Впрочем, это – пустяки. Я с тюрьмы не изменился, Да разбила жизнь мечты. Я взгрустнул, да вдруг влюбился В попрыгунью, вот как ты. Не бывать лукавей, краше И нежней моей Наташи… Как я плакал, как смеялся… Дни и ночи, ночи – дни, С нею я не расставался, А потом… потом стрелялся… Впрочем, это пустяки. Внучка! Надо баловнице Седину мне растрепать! Ну, тогда еще, в больнице, Помню, много стал читать. Года три я так учился… Тут уж в Канта я влюбился. Сколько знали мук, печали Одиночества мои… Что за крылья вырастали! Сам писал… да не читали… Впрочем, это пустяки. Стал скучать, скитаться всюду, Много видел разных стран… Никогда не позабуду Рим, Венецию, Милан… Помню, страстный, дикий, хмурый, Жил я лишь архитектурой. Вместе с готикой сурово В высь летели сны мои… А Севилья, а Кордова! Деньги прожил… Право слово, Деньги вздор и пустяки. Нет, не спрячешь! Я заметил! Дай-ка трубочку мою. Так… Вернувшись, бабку встретил Я покойную твою. Как она была красива… Как печальна, как правдива… Ты, мой друг, ее не знала; Годы жизни коротки Были Анины… Хворала… Бедность нас тогда терзала… Впрочем, это пустяки. А потом один. Трудился, Только дочкой и дышал… Я с ней плакал, с ней молился, Книги с ней перечитал. Молодежь к нам приходила, Дочь студента полюбила… Ох, была она упряма, Всё не слушалась она. И опять случилась драма, Умерла в Якутске мама… Внучка, спишь ты? Внучка, а?

«Глубокой осенью я в парке…»

Глубокой осенью я в парке, Шуршавшем павшею листвой, Бродил без цели. Странно-яркий С земли я поднял лист сухой. Смотрел я долго. Он послушно Лежал в руке, спокоен, чист… Прелестный, тонкий, равнодушный, Усталый, яркий, мертвый лист. И чуждый всем, он мне казался, Таким понятным, и без сил К нему припал я и ласкался, Как к той, которую любил.

ДЕВОЧКА ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ

Я с нею об очень серьезном Подолгу любил говорить, О жизни, о будущем грозном, Как надо, не надо как жить. И мне доставалося больно, Что я-де живу низачем. Я раз улыбнулся невольно: «А сами живете вы чем?» Она мне так тихо сказала: «Я вас никуда не зову. Живу я своим – это мало… Своим, но хорошим живу». Сказав это, девочка сжалась, Поникла, замолкла, грустна… Я понял, она извинялась, Что не героиня она!

БРОДЯГА СВОБОДЫ

Есть у «свободы» бродяги, Вечные бури жиды… Полные хмурой отваги, Длинноволосы, седы, С юным огнем упований, С лозунгом на языке, В помнящем много собраний Стертом, глухом сюртуке, С заматерелою болью Рыщут они по подполью. Их не разнежит природа, Женщина не обоймет; Речь их – «сознанье народа», Вечно «народ» и «народ»… Вечно пуки прокламаций В пазухе прячут своей, В черной толпе демонстраций Слышен призыв их речей… В мысли их – время восстанья, Жизнь их – тюрьма и скитанья. Только заслышит, что где-то Глухо оружьем звенят И нищетою запета Песнь роковых баррикад, – Юности друга с собою, Старый забрав чемодан, Едет к «последнему бою» Бывших боев ветеран, Строгий и чуждый сомненья, Едет на оклики пенья. В зареве страшных пожарищ, Чем в совещаньях, нужней, Он – неподкупный товарищ, Но не из крупных людей… Но он повсюду бывает: Встав над толпою на стул, Митингов он покрывает Неумолкающий гул И «комитетом» амвонам, Власти грозит и законам. В конспиративной квартире Год он, шутя, просидит; В Лондоне был он, в Сибири, Знает Париж и Мадрид. Верит в слова он «работа», И «справедливость», и «честь»… Всё же несчастное что-то, Детское что-то в нем есть, В облике, в мыслях и в слове, В вечном «Е pur si muove»… Мальчиком в крепость и ссылку Суд его приговорил. В кудрях припрятал он пилку, Прутья окна подпилил… Раненым спасся удачно Некогда он с баррикад, Двух провокаторов мрачно Он пристрелил, говорят… Бывшие в мае в Коммуне Помнят его на трибуне… Вечно без денег бедняга, Шутит еще над собой… Вот он, свободы бродяга, Вот он, бродяга, какой! Там его лягут останки, Где он мальчишкой стоял! Знал Гарибальди он, Бланки, Народовольцев он знал… Пал ему жребий жестокий: Он еще жив… одинокий… Смертны друзья; кто моложе, Тот к старику не пойдет… Любит он песнь молодежи Слушать, но сам не поет. Медленно пунш свой пригубит, Вспомнит былые года… «За революцию» любит Выпить бедняк иногда. И вспоминает, согбенный, Он о какой-то казненной… И вспоминает пожатья Где-то в мансардах глухих, Где заговорщики-братья Залпом пистолей своих Своры жандармов встречали, Зорко беря на прицел… Многие там умирали, Как еще он уцелел, Как не подрезали годы Веру бродяги «свободы»? Где, одинок, умирая, Ласки захочешь и ты, Всё еще перебирая Старой брошюры листы? Кто к твоей честной седине, Кто к твоей дряхлой щеке Склонит главу на чужбине Где-нибудь на чердаке? Кто же подаст тебе воду, Кружку воды «за свободу»? Ты от родных затерялся, Имя свое потерял, Хоть и за всех ты сражался, Кто ты был… кто тебя знал? Твердым ты был в непогоды, К детям был ласков всегда… Гибнет бродяга «свободы», Шапку долой, господа, Пред чудаком безответным На чердаке неприметном…