Конечно, мы любимъ и хотимъ мира: нашъ идеалъ — гармоничное согласіе между всми людьми, но вокругъ насъ кипитъ безпощадная война, которую мы видимъ еще и впереди, ибо въ безконечной сложности условій, составляющихъ человческую жизнь, даже стремленіе ихъ къ миру сопровождается безпощадной войной. «Мое царство не отъ міра сего», говорилъ Сынъ Человческій и однако, онъ тоже принесъ мечъ и готовилъ раздоръ между сыномъ и отцомъ, дочерью и матерью. Всякое убжденіе, даже наихудшее иметъ своихъ защитниковъ, которыхъ должно считать искренними, но симпатія и уваженіе, которыя они могутъ заслуживать, не должны препятствовать революціонеру бороться съ ними со всей энергіей, на какую онъ только способенъ.

Наивные люди надются, что въ конц концовъ все устроится и въ одинъ прекрасный день совершится мирная революція, когда пользующіеся всякими привиллегіями по доброй вол согласятся уступить свои права всему народу.

Конечно, мы вримъ, что они уступятъ когда нибудь, но то, что ихъ толкнетъ на уступки, не будетъ внезапнымъ порывомъ гуманнаго чувства, а страхъ передъ будущимъ, въ особенности ввиду «совершившихся событій»; безъ сомннія эти люди измнятся, но только тогда, когда для нихъ явится абсолютная невозможность продолжать жить по старому, а это время еще далеко. Всякій организмъ функціонируетъ только сообразно своему устройству — онъ можетъ перестать функціонировать, разрушиться, но онъ не можетъ развиваться въ обратномъ направленіи. Всякая власть естественно стремится увеличить свое вліяніе надъ большимъ числомъ подчиненныхъ ей индивидуумовъ; всякая монархія по той же причин старается сдлаться всемірной. — Если нашелся одинъ Карлъ V, который, удалившись въ монастырь, издали, какъ зритель наблюдалъ за траги—комедіей народовъ, то сколько найдется другихъ царей, страсть которыхъ ко власти ни чмъ не можетъ быть удовлетворена и которые, если не по слав и талантамъ, могутъ вс считаться Аттилами, Александрами Македонскими и Юліями Цезарями. Точно также рдко можно встртить и капиталистовъ, отрекшихся отъ любостяжанія и отдавшихъ свои сокровища на осуществленіе какого нибудь общеполезнаго дла; даже т, которые желали бы ограничить свои потребности, не могутъ этого сдлать, подчиняясь вліянію своей среды: ихъ капиталы будутъ расти, принося проценты на проценты. Какъ только человкъ получаетъ какую бы то ни было власть духовную, военную, административную или финансовую, его естественно толкаетъ пользоваться ею безконтрольно; нтъ тюремщика, который бы, поворачивая ключъ въ замк камеры ,не ощущалъ бы нкоторого самодовольнаго чувства своей власти, нтъ стражника, который, охраняя имущество своего господина, не относился бы враждебно къ бродяг, или судебнаго пристава, который не ощущалъ бы глубокаго презрнія къ подчиненному его власти преступнику.

И если отдльныя личности такъ легко поддаются обаянию власти, которую имъ предоставили, то во сколько разъ сильне это обаяніе для цлыхъ классовъ, сохранившихъ свою власть по наслдственной традиціи и обладающихъ чрезвычайно развитымъ чувствомъ кастовой чести! Можно еще понять, что отдльная личность, подчиняясь чьему либо вліянію, можетъ быть послушна голосу совсти и чувства или, подчиняясь внезапному благородному порыву, отказывается отъ своей власти, отдаетъ свое имущество, радуясь успокоенію своей возмущенной совсти и тому, что теперь дружески протягиваютъ руки т, которыхъ она эксплуатировала раньше безсознательно или противъ своей воли; но какъ ждать такой перемны отъ цлой касты людей, связанныхъ другъ съ другомъ цлой цпью общихъ интересовъ, партійной дисциплиной, дружбой, сообществомъ или даже преступленіемъ? И когда іерархическіе тиски и стремленіе къ возвышенію прочно объединятъ весь правительственный механизмъ, то какая остается надежда на то, что люди, составляющіе его, вдругъ измнятся къ лучшему, какое чудо свыше можетъ очеловчить эти враждебныя обществу касты, — армію, духовенство и чиновничество? Нужно быть сумасшедшимъ, чтобы думать, что такія общественныя группы могутъ проникнуться гуманитарными чувствами и подчиниться другимъ вліяніямъ, кром страха? Правда, что это живой механизмъ, составленный изъ человческихъ индивидуумовъ, но онъ двигается, толкаемый слпой силой коллективнаго эгоизма и остановить его можетъ только коллективная непобдимая сила революціи.

Допустивъ даже, что «добрые богачи» вступятъ вс на путь обращенія къ истин, осненные сознаніемъ своего беззаконія, какъ бы свтомъ молніи, допустивъ даже, что вообще мы считаемъ невозможнымъ, чтобы они поспшили отдлаться отъ своихъ богатствъ на пользу обиженныхъ или неимущихъ и что, явившись въ собраніе бдняковъ, они скажутъ имъ: «берите — это ваше», если бы они сдлали это, то и тогда этимъ не была бы достигнута полная справедливость, такъ какъ за ними останется право на славную роль, которая въ сущности не принадлежитъ имъ, и исторія представитъ ихъ въ ложномъ свт. Такимъ образомъ поступали льстецы, желавшіе заслужить расположеніе потомковъ феодаловъ, восхваляя ихъ подвиги въ ночь на 4-ое августа 1789 года, когда т отказались отъ своихъ привиллегій, какъ будто этотъ моментъ — отказъ отъ привилегій, которыхъ народъ уже не признавалъ, является центромъ движенія всей французской революціи. И если такое фиктивное отреченіе, вынуждаемое подъ давленіемъ совершившихся событій, прославляется какъ нчто достопримчательное и славное, то что скажутъ про боле искреннее и дйствительное отреченіе отъ сокровищъ, добытыхъ эксплоатаціей темныхъ народныхъ массъ? Можно было бы опасаться, что толпа возвратитъ этимъ героямъ ихъ прежнее положеніе лишь изъ чувства благодарности за ихъ великодушіе! Нтъ для торжества справедливости нужно, чтобы все пришло въ естественное равновсіе, нужно, чтобы угнетенные сами добились своего права, чтобы обездоленные вернули сами себ все, что у нихъ было насильно отнято, чтобы рабы добились свободы собственными усиліями. И они будутъ пользоваться ею только тогда, когда сумютъ добыть ее. Всемъ намъ знакома фигура выскочки, добившагося богатства. Онъ почти всегда исполненъ глупаго чванства и презрнія къ бднымъ. Туркменская пословица говоритъ: «когда сынъ садится на коня, онъ не узнаетъ больше своего отца», а индусы говорятъ: «если твой другъ детъ въ колесниц, то у него нтъ уже друзей». Но цлый классъ подобныхъ людей гораздо опасне отдльныхъ своихъ членовъ: онъ связываетъ каждаго, заставляя его руководиться только общими, свойственными ему, какъ члену класса, инстинктами и даже противъ его воли увлекаютъ его по своему пагубному пути. Жадный купецъ, умющій изъ «всего» извлекать прибыль, — конечно, опасный членъ общества, но что сказать о цломъ класс современныхъ эксплуататоровъ, анонимной ассоціаціи капиталистовъ, основанной на облигаціяхъ, акціяхъ, и кредит? Какъ морализировать эти облигаціи и банковые билеты? какъ внушить имъ идеи солидарности со всмъ человчествомъ, которыя подготовляютъ пути къ лучшему порядку вещей? Такой банкъ, хотя бы члены его были филантропы чистйшей воды, не переставалъ бы учитывать векселя, брать проценты и проч.: тамъ не знаютъ сколькихъ слезь и мукъ стоили эти потертыя монеты, которыя въ конц концовъ попадаютъ въ его желзныя несгораемыя кассы съ хитрыми замками и засовами. Намъ постоянно совтуютъ положиться на время, которое должно будетъ смягчить нравы и привести все къ лучшему концу, но какъ можетъ смягчиться эта желзная касса, какъ остановится это ужасное чудовище, которое называютъ капиталистическимь хозяйствомъ, которое пожираетъ одно за другимъ цлыя поколнія людей? Да если капиталъ, которому служитъ все, сохранитъ свою силу, то мы вс сдлаемся его орудіемъ и рабами — простыми колесиками въ его чудовищномъ механизм: если къ сбереженіямъ, собраннымъ въ желзныхъ кассахъ банкировъ, безпрестанно будутъ прибавляться новыя сбереженія то напрасны будутъ наши крики о помощи — никто не услышитъ ихъ. Тигръ можетъ еще оставить свою жертву — но банковыя книги неумолимы. Отдльныя лица, цлые народы раздавлены этими тяжелыми фоліантами, безмолвныя страницы которыхъ, своими безстрастными цифрами, разсказываютъ о всхъ ужасахъ и жестокостяхъ, совершившихся здсь.

Если за капиталомъ должна остаться конечная побда, то намъ нельзя уже мечтать о золотомъ вк, и мы только съ сожалніемъ можемъ оглядываться назадъ и смотрть, какъ на угасающую зарю, на все, что на земл было когда то прекраснымъ, любовь, радость, надежды. Человчество было бы осуждено на исчезновеніе. Вс мы, которыя были свидтелями политическихъ переворотовъ, можемъ отдать себ отчетъ о тхъ безпрестанныхъ измненіяхъ, которымъ подвержены вс организаціи, основанныя на власти однихъ надъ другими. Было время, когда слово: «Республика» приводило насъ въ энтузіазмъ; намъ казалось, что это слово составлено изъ чудныхъ звуковъ и что міръ будетъ обновленъ въ тотъ же день, когда его можно будетъ безъ страха произносить въ публичныхъ мстахъ. Кто были т, которые горли вдохновенною любовью къ этому слову и въ его воплощеніи въ дйствительность видли вмст съ нами начало новой эры прогресса? Это т самые что засдаютъ теперь въ министерствахъ и другихъ хорошо обезпеченныхъ мстахъ, подобострастно улыбаясь и кровавымъ убійцамъ армянъ и могущественнымъ баронамъ финансоваго міра. Но я не думаю, что вс эти выскочки были безъ исключенія лицемрами и обманщиками. Между ними, безъ сомннія, были и такіе, но большинство казалось мн искреннимъ. Эти послдніе были фанатиками Республики и чистосердечно восторгались громкими словами: «Свобода, Равенство, Братство.» Твердо вря, что ихъ преданность общему благу никогда не измнитъ имъ, приняли они посл побды назначенныя имъ должности. Но уже нсколько мсяцевъ спустя, когда эти республиканцы уже находились у власти, другіе тоже республиканцы медленно проходили съ обнаженными головами по Версальскому бульвару межъ расставленныхъ рядовъ пхоты и конницы. Толпа поносила ихъ, плевала имъ въ лицо и среди нея, среди лицъ искаженныхъ ненавистью и гнвомъ, плнники узнавали своихъ бывшихъ товарищей по баррикадамъ, съ которыми они вмст боролись за осуществленіе своего идеала!

А много-ли прошло времени съ тхъ поръ, какъ эти недавніе революціонеры превратились въ ярыхъ консерваторовъ! Республика была учреждена и, по мр своего усиленія, становилась все боле угодливой. Будто подчиняясь движенію часового механизма, правильно, какъ движеніе тни солнечныхъ часовъ, подчиняясь законамъ эволюціи, вся эта ревностная молодежь, которая еще недавно такъ героически боролась съ преслдовавшей ее полиціей, превратилась теперь въ осторожныхъ, боящихся слишкомъ смлыхъ реформъ, людей, затмъ въ довольныхъ существующимъ порядкомъ консерваторовъ и наконецъ, падая все ниже, даже въ нагло наслаждающихся предоставленными имъ благами, защитниковъ своего привиллегированнаго положенія.

Волшебница Цирцея или, другими словами излишества власти и богатства превратили ихъ въ свиней! Единственной цлью ихъ стало защищать то, противъ чего они прежде боролись — и это они называютъ: «защитой завоеваній свободы»! Теперь они великолпно уживаются со всмъ, что ихъ возмущало когда-то. Они, метавшіе громы противъ церкви и ея слугъ, теперь охотно признаютъ конкордатъ и подобострастно кланяются Монсиньорамъ Епископамъ.

Всеобщее братство вдохновляло ихъ когда-то на громкія фразы, но повторить имъ ихъ теперь, значило бы оскорбить ихъ; — въ то время воинская повинность «налогъ кровью» казался имъ чмъ-то чудовищнымъ — а теперь они вербовали чуть ли не дтей и кажется готовились обратить всхъ школьниковъ Франціи въ пушечное мясо. «Оскорблять армію», т. е. не скрывать всей мерзости безконтрольнаго авторитаризма, и пассивнаго повиновенія въ ихъ глазахъ является теперь тяжкимъ преступленіемъ. Не уважать нахальнаго агента нравовъ, называть подлаго провокатора его настоящимъ именемъ, а всякаго чиновника министерства юстиціи — крючкотворомъ, по ихъ мннію, значитъ оскорблять юстицію и мораль. Нтъ теперь такого устарвшаго учрежденія, которое они не старались бы сохранить. Благодаря имъ «академія», столь презираемая когда то, сдлалась теперь чрезвычайно популярной они тщеславно прохаживаются подъ ея сводами, привтствуя кого-нибудь изъ своихъ сообщниковъ, который, сдлавшись шпіономъ, получилъ возможность украсить по французски академическимъ значкомъ петлицу своего сюртука. Они смялись когда-то надъ орденомъ Почетнаго Легіона, а теперь сами изобрли новые значки всхъ цвтовъ, которыми украшаютъ себя. Такъ нареченная республика широко открыла свои двери для всхъ, кто раньше ненавидлъ даже имя ея: герольдамъ божественнаго права, силлабическимъ пвцамъ почему бы и не войти туда? Не у себя ли они среди всхъ этихъ выскочекъ, которые окружаютъ ихъ?

Но мы не задаемся здсь цлью судить и критиковать тхъ, которые вслдствіе медленной или внезапной перемны воззрній перешли отъ культа святой республики къ культу власти и злоупотребленій. Путь, который они прошли, есть именно тотъ, который они должны были пройти. Они были убждены, что общество должно представлять изъ себя государство и имть надъ собой правителей и законодателей; они пылали благороднымъ стремленіемъ служить своей родин и «посвятить себя» ея процвтанію и слав. Принявъ этотъ принципъ, они должны были принять вс послдствія: саванъ долженъ былъ служить пеленками для новорожденныхъ. Итакъ республика и республиканцы обратились въ то печальное явленіе, которое мы теперь наблюдаемъ; почему бы намъ возмущаться?