И вот как-то раз шли они по лесной дороге. Под зелеными лучами сверкали длинные лужи, блестела трава. А Сенька плел истории про прошлогодний снег, будто бы зимой его намело столько, что Шарик, забравшись на сугроб, просунул морду в форточку. Проша не верил, Сенька горячился, вместе они кричали на весь лес, а глаза их нет-нет да и шарили по обочинам, под ближними кустами.

— Белые! — заметил Проша две шляпки сразу. — Мои, мои!

И кинулся в орешник. В ту же минуту раздался громкий треск. Проша отскочил обратно, а из зарослей с другой стороны выбежал на дорогу лосенок. Серый, голенастый, с черными коленками, он опрометью пустился вскачь под разбойничий свист и хохот Сеньки.

В другой раз получилось еще интереснее. Они возвращались домой и уже вышли к большой поляне, как вдруг Сеня замер на месте.

— Глянь туда.

На поляне в дымке росы стоял взрослый лось. Высокий, с горбом, с висячей мордой, ни на кого не похожий. Настоящее страшилище с рогами.

Проша перестал дышать.

— Он нас не увидит?

Сенька коварно улыбнулся. И вдруг крикнул в полный голос.

— Эй! — и даже взмахнул рукой. — Эй, эй!

Медленно, неохотно лось повернул к ним тяжелую голову. У Проши ёкнуло сердечко. Еще мгновенье и он бросился бы наутек сломя голову.

Но страшиле не хотелось спорить с мальчиками. Посмотрев снисходительно, он вскинул рога и степенно потрусил через поляну к дальнему березняку.

— Видал? — гордо спросил Сеня.

— Видал. А зачем ты дразнился?

— Чудак! Они же не нападают.

— Совсем?

— Совсем. Они траву едят, да веточки, да твои прекрасные мухоморы. Ты хоть у мамы своей спроси.

А мама Проши любила гулять одна. Конечно, она приглашала с собой обоих братьев, но им было интереснее с местными мальчишками.

— Ты не обижаешься на меня, мама?

— Нет, малыш. Никогда.

Астра уходила, словно в однодневный маршрут, вдоль притока Клязьмы, живой и светлой, через ячменное поле, в лес, всегда имея с собой компас, хлеб и блокнот для записи.

Детские сказочки и рассказики, общение с литературным кружком, собственные догадки приоткрыли ей сокровения слова, особенно корневого. Об этом и хотелось думать среди владимирских далей. Здесь, на этих просторах в Золотом веке жили Богатыри, существа эфирного свойства, с душами славян. Те, у кого развито эфирное зрение, могут и посейчас видеть их, как видел подросток-Толстой в Ясной Поляне, когда мимо него, развевая юбку, прошла прозрачная женщина ростом выше елей. Сколько эпических картин они оставили потомкам! Но главный дар — Слово. Как они его услышали? Протекли, наверное, бездны безмолвия, пламя и света, пока оно отозвалось. То-то было озарение!

Над зеленой, едва заметной тропинкой нависали орехи. Они назревали гроздьями и свешивались сверху, еще мягкие, с ватной сердцевинкой. Астра сворачивала в поле, скользила по соломенной дорожке, лаская руками колосья, высокие пушистые цветы и травы.

«Слово, Истина… как затерли мы эти понятия! Если Слово — глыба, слившаяся в усилии осознания, то фраза? Что в ней „творится“? Тогда словесность — вообще, геологическое движение духа. Как мне-то сладить? Мне-то, мне-то как быть?»

В-нс не отпускал ее. И она трудилась, изнемогала, отчаивалась. Одна, сама. И уже промелькивала свежая независимость. «Камо грядеши, воля моя?» И уже легчало, легчало. «По колено, по щиколотку…» — смеялась сама себе, словно переплывая море В-нса и выходя… на свой берег. К себе, узнаваемой и неизвестной, с новой расцветающей радостью.

Вот, есть! Мгновение истины — вот к чему не прикасается Эрос. И что освобождает «одним махом». Похоже, что теперь будет светить тот полет. Неважно, «из какого сора» эта весть, главное, что она вновь и вновь приходит во сне. Не потому ли, что миры завернуты друг в друга и снятся друг другу?

Тропинки водили вокруг деревни, увлекали в лес, разбегались по ельнику. Не раз она плутала в лесу, едва выходила. И вспоминала местные страшилки, как некто заблудился и вышел аж под Чесменой! Компас, старый друг, помогал ей. А разве в общении с В-сом, неведомой космической Сущностью, излишня техника безопасности? Разве можно лететь на его огонь безрассудно и безоглядно? Сугубая осторожность, подготовка. И лишь время спустя возможно лицезреть и внимать В-нсу. В-нсу, человеку тысяч нравственных испытаний.

Какой виток? Одиннадцатый с лишним.

Она выходила к Нерли, купалась, лежала в траве. Шла домой, думая о литературе. О В-нсе и литературе. Что литература — это сноп света из озаренных краев, а не сплетни здешних, что заревой край уже виден.

— Это новое, — Астра брела по траве. — Как и то, что неустанно, неутомимо, путаясь в несовершенствах, мы торим и торим, один с того места, где закончил другой, вместе созидаем лицо Высшего Состояния, приближаем мгновение, когда во всечеловечестве зазвучит хор всеосознания.

Так. Что-то, что-то… снова «полет». В этом истоптанном мире, знакомом, как собственная квартира, неужели это возможно? Поле возможностей. Сам-то В-нс летает.

Выйдя из леса с корзиночкой грибов, она увидела возле их дома машину Кира. Они держали связь по мобильному, но сегодня она не взяла телефон. Она подходила со стороны колодца, а он как раз вышел за водой. Глаза их встретились. Что-то началось, движение, струение из глаз в глаза. Она отвела взгляд, вновь посмотрела — лучи, переливы, дальний высокий звук.