Шрифт:
От простого созерцания всех этих безобразий, взаимно крушащих друг друга, мелькающих, как безумные танцоры в свете стробоскопа, ревущих, грохочущих и трещащих, начинала болеть голова. Лишь сейчас я в полной мере осознал, что ведьма, которую я горд называть своей женой, в плане магии ничуть мне не уступит… а во многом, пожалуй, и превзойдёт. Чем бы там ни занималась она на Дороге Сна, эти штудии однозначно пошли ей на пользу.
Однако пора вмешаться в этот танец. Потому что там, где имеет место примерное равенство сил, исход сражения начинает зависеть от мелочей. Случайностей. Пустяков, на которые в иной ситуации и внимания бы никто не обратил. Например, какая-нибудь недобитая гнида из своры Теффора закончит плести особо заковыристое проклятье, отвлечёт Схетту, и…
Нет уж. Не надо нам таких сюрпризов.
Не отойдя до конца от действия Реки Голода, я начал плести собственное заковыристое проклятье, охотно пользуясь при этом всеми преимуществами своего статуса – от тесной связи с Предвечной Ночью и до ускорения личного времени включительно. Любуясь на выдумки Схетты, я понял, что идея с логической бомбой мне особенно нравится. Вот только если делать её чисто логической, получится не очень хорошо. К тому же выжигать мозг ищейке я не хочу. Да и не выйдет: ментальная защита у мишени уж больно хороша. Зато от искусства ламуо– если, конечно, не ограничиваться "классикой" – у Лугэз прикрытия нет. И очень, очень удачно, что атаки Схетты занимают её внимание без малого целиком…
Кстати, чего я хочу добиться своим вмешательством? Наверно, наилучшей из возможных побед: изменения замыслов противника.
Точнее, не замыслов, а их корня, то есть устремлений.
Это значит, что придётся ко двору интеллектуал, несчастный в точности по Экклезиасту, вынужденный эмигрант и просто великий русский поэт. А подходящий стих я некогда проходил на уроках литературы:
Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но неважно даже кто, ибо черт лица, говоря откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов, держащегося на ковбоях; я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих; поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери, извиваясь ночью на простыне – как не сказано ниже по крайней мере – я взбиваю подушку мычащим "ты" за морями, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты, как безумное зеркало повторяя.Концентрированная тоска по человеческому теплу, куда более едкая, чем любая щёлочь; дистиллированное одиночество, замешанное на робкой надежде отыскать кого-нибудь ещё, кроме отдающего приказы отца и подлежащих уничтожению врагов. Да, Бродский рулит. У хилла поэзия в плане формы бывает куда заковыристее. Да что там хилла – у тианцев, и то есть короткие шести- и восьмистишия, более-менее адекватно переводимые лишь подстрочником страниц так на десять убористого шрифта. Но полисемантичность, при всей выразительности и богатстве арсенала художественных средств, не позволяет тианским поэтам достичь такого же накала, каким жил лауреат Нобелевки по литературе. Говоря "ночь", они подразумевают "преемница заката, изгоняемая рассветом". Говоря "отчаяние" – "чем глубже, тем скоротечнее".
Так что если уж проклинать, то лучше по-русски.
Сьолвэн прокляла Квитага, как это мог бы сделать палач. Я буду милосерднее: моё проклятие может стать инструментом хирурга.
Но это, конечно, не отменяет душевных мук, а совсем наоборот.
Эту стрелу ты, ищейка, не отразишь. Не отмахнёшься с привычной лёгкостью, не исцелишь, как рану плоти или духа. Потому что я прооперирую без наркоза не дух, но душу: заскорузлую, недоразвитую, эфемерную, жалкую, как засохшая по зиме между оконными рамами личинка мухи. И пусть хрустнет, рассыпаясь невесомым пеплом, часть наложенной на тебя печати риллу. Во имя той Матери, которая породила не только Манара, но и тебя, во имя жалости и сострадания – живи! …когда моё проклятье настигло Лугэз, окружающие слои Мрака содрогнулись ещё раз. Веки четырёх пылающих глаз сомкнулись – наверно, впервые за несколько столетий. Пронзительный, как зубная боль, тоскливый, как жалоба улаири, громкий, как завывания сибирской вьюги, – вопль ищейки сотряс всё и вся.
Даже Схетта на всякий случай отлетела подальше, ослабляя напор и разнообразие своих атак. Я поспешил предупредить её:
"Сворачивай драку, милая".
"Почему?" "Потому что я уже нанёс удар милосердия. Пусть эталетит, куда захочет; вряд ли после того, что я сделал, она захочет продолжать охоту на нас".
"Но ЧТО ты сделал?" Я объяснил, как сумел: так и так, смесь высшей магии с искусством друидов, трансформа сущности, затрагивающая сферу эмоций и побуждений. Инструмент – резидентное проклятие.
"То есть, простым языком говоря, ты перековал её из ищейки в… во что?" "Ну, надо думать, в "безземельную" риллу".
"Ты смог сломать ошейник? Те заклятья, которые делали её из существа – орудием?" Я ответил на пёстрое изумление искристым смехом:
"Нет, милая. Ты слишком высокого обо мне мнения, если думаешь, что я вот так просто могу взять и уничтожить чары подчинения такой глубины и силы. Даже если бы мы лишили Лугэз её нынешнего воплощения, это не помогло бы ей освободиться! Я сделал только то, что мог: убавил слепой покорности. Заронил зерно сомнения в правильности существующего порядка… и стремления что-то в нём изменить. Она осталась орудием Теффора, но не столь… послушным" "Понятно. Ты не смог дать Лугэз свободу, но дал желаниесвободы".
"Можно и так сказать".
К концу этого мысленного диалога Схетта уже парила рядом со мной, опустив свои крылья на "грунт", снова превратив их в лес из магии и плоти Мрака. И мы оба смотрели, как медленно летит куда-то прочь маленькая злая звёздочка по имени Лугэз.
"Раз первый раунд отыгран, пора наверх? К Сейвелу?" "Пожалуй. Только сначала уберём за собой".
"Это легко".
Схетта взмахнула руками. Лес Мрака, покорный её воле, фантастическим образом изменил свои размеры, съёжившись до небольшой рощицы, потом – нескольких дымных струй, потом – отдалённого подобия небольшого рюкзачка… А закончил свои последовательные изменения лес Мрака как протравленный чёрной, словно сажа, краской узор на "одежде" (то есть в специально выделенном слое всё того же Предела Образа).