Правы, правы были древние китайцы, утверждавшие, что нельзя запретить себе думать о белой обезьяне! Во всяком случае, я лично, сколько ни пыталась, не могла выбросить из головы этого белокурого примата. Только велю себе не думать о ней, как она прочно поселяется в моем воображении, прямо-таки прописывается на постоянное место жительства! Ест, спит, болтается, держась хвостом за ветку на пальме, а еще пляшет, крутит хулахуп — и при этом все время издевательски гримасничает!

Ну и что? — спросите вы. Отвечу: не в обезьяне дело, это всего лишь аллегория. Просто мне очень трудно заставить себя не думать о том, что меня заботит, хотя я точно знаю, что мое подсознание решает задачки гораздо лучше, чем сознание. Бывало, не могу вспомнить какой-нибудь факт, найти решение трудного вопроса или просто подобрать свежую рифму, загоню проблему в подсознание, там она потихоньку вызревает и через день-другой всплывает на поверхность полностью оформленная. Очень удобно!

Но нынешняя белая обезьяна никак не желала тонуть в моем подсознании. Она бешено сопротивлялась, хватала меня за руки, отчаянно верещала и металась по моим мозговым извилинам, сшибая более-менее стройно организованные мысли — так, что в конце концов я вообще перестала соображать и тащилась в Иркины пенаты на автопилоте, благо исправно функционирующий мозжечок позволял еще сохранять равновесие и переставлять ноги.

А сильно пересеченная местность на дальних подходах к Иркиному дому может поспорить с настоящей полосой препятствий! За кольцевой дорогой, формально отделяющей высотки Пионерского микрорайона от частной застройки, плотно стоят противотанковые надолбы бетонных гаражей, за ними тянется чахлый лесок с крайне неровной почвой, потом — полоса отчуждения железной дороги, затем сами рельсы в два ряда, снова реденький замусоренный лесок — и только после этого собственно поле, отведенное под застройку. Конечно, будь у меня машина, я в пять минут докатила бы до дома в объезд, а так волей-неволей приходилось совершать марш-бросок. Это в послеполуденное-то пекло, когда в тень забились не только люди, но даже степные суслики!

Обливаясь потом, я свернула с дороги и углубилась в узкий проход между двумя бетонными гаражами, на минуту оказавшись в густой прохладной тени. Впрочем, легче мне не стало, наоборот: выйдя на свет, я ослепла, как сова, и на какое-то время совершенно потеряла ориентацию. В результате человека, возникшего передо мной так внезапно, словно он вынырнул из-под земли или с неба упал, я даже не разглядела, успела только увидеть, как темный силуэт протянул ко мне руку, машинально сказала: «Здрасьте!» — и вдруг ни с того ни с сего потеряла сознание.

План физического устранения неуязвимой журналистки, разработанный хитроумным Мелюзгавриком, был прост, как все гениальное, и помешать его воплощению могло только одно обстоятельство: возвращение бабы восвояси не пешим ходом, а на каком-нибудь попутном транспорте. Предотвратить такой расклад не было никакой возможности, оставалось только надеяться, что этого не случится.

После полудня братья Милосские выдвинулись на заранее подготовленную позицию. На плоской крыше крайнего в ряду бетонного гаража была раскатана туристическая «пенка» и поставлен термос с холодной минералкой. Шлепнувшись животами на подстилку, Мелюзгаврик и Бармалютка как простыней накрылись сверху сверкающей, точно зеркало, солнцезащитной шторой и распределили вахты. Первый час с биноклем в руках бдил Мелюзгаврик, а Бармалютка спал, потом наоборот. Было очень жарко, тихо, сонно, в траве у подножия гаражей стрекотали цикады, крайне редко внизу пробегали истекающие потом пешеходы, дважды мимо бодро прогромыхала электричка — как с удовлетворением заметил Мелюзгаврик, точно по расписанию.

Жертва показалась на шоссе в половине второго.

— Гля, какая одуревшая, — издевательски хмыкнул наливающийся ледяным нарзаном Бармалютка. — Морда вся красная, глаза оловянные, плетется как зомби!

— Типун тебе на язык, трепло, — отреагировал суеверный Мелюзгаврик на упоминание о живых мертвецах: учитывая темперамент будущей жертвы, из нее мог получиться весьма энергичный ходячий труп. — Приготовься, через минуту будет пора!

Кивнув, Бармалютка сунул в карман просторных летних штанов аэрозольный баллончик и подполз к краю крыши.

— Пошел! — шепотом скомандовал внимательно следящий за дорогой Мелюзгаврик.

Бармалютка легко и бесшумно канул вниз.

Напряженно прислушивающийся Мелюзгаврик услышал произнесенное женским голосом приветствие, потом легкий шорох и приглушенный голос Бармалютки:

— Порядок! Давай вниз!

Торопливо свернув бивак на крыше, Мелюзгаврик сбросил с крыши рюкзак с вещами и спрыгнул сам.

— Сюда, — Бармалютка высунулся из-за угла.

Мелюзгаврик поспешил на зов и увидел подельника, волокущего по траве недвижимое тело.

— Ты с ума сошел?! — возмутился генератор идей. — Куда волоком?! Бери на руки!

Недовольно ворча, Бармалютка с трудом вскинул тело на плечо и, пригнувшись, заспешил к лесополосе. Часто оглядывающийся Мелюзгаврик прикрывал его с тыла, хотя необходимости в этом не было, вокруг оказалось тихо-пусто.

— Порядочек, — удовлетворенно повторил Бармалютка уже в тени деревьев, осторожно устраивая бессознательную дамочку у корней старой кривой березы. — Время?

Мелюзгаврик посмотрел на часы:

— Еще восемнадцать минут!

— Успеем, — Бармалютка потянулся за белой сумкой жертвы.

— Надень это, мало ли, вдруг потом будут снимать отпечатки пальцев, — Мелюзгаврик протянул компаньону резиновые медицинские перчатки.

— Да кому оно надо! — возразил Бармалютка.

Однако перчатки все-таки натянул.

— Ну что? — Мелюзгаврик, вытягивая шею, смотрел, как Бармалютка копается в дамской сумке.

— Ничего нет!

— Уж так и ничего? — не поверил Мелюзгаврик.

Бармалютка передал ему открытую сумку.