— Ох, мать моя женщина, — сказал он. — Да у тебя, Гэррети, всё на твоём тупом лице написано. Собираешь милостыню для женушки несчастного умирающего? Как же это мило.

— Значит, на тебя не рассчитывать? — сухо сказал Гэррети. — Отлично.

И двинулся прочь.

Уголки губ Барковича задрожали. Он схватил Гэррети за рукав.

— Погоди, погоди. Я ведь не сказал нет, правда? Ты слышал, как я говорил нет?

— Нет...

— Это потому что я не говорил, — Баркович снова улыбнулся, но теперь к улыбке примешалось отчаянье. Вся наглость куда-то ушла. — Слушай, я себя неправильно повёл с самого начала. Я не хотел. Блин, да я нормальный парень, если меня поближе узнать, я всегда неправильно начинаю, меня и дома-то не многие понимали. В школе, я имею в виду. Понятия не имею почему. Я нормальный парень, стоит только узнать меня поближе, не хуже кого другого, просто я всегда, ну, всегда плохо начинаю. В смысле, человеку нужны друзья в такой штуке как наша, да? Плохо быть одному, верно? Господи боже, Гэррети, да ты сам всё понимаешь. Этот Рынк. Он первый начал, Гэррети. Он хотел мне задницу надрать. Они все хотят надрать мне задницу. Я в старших классах даже нож выкидной с собой носил, потому что все хотели мне задницу надрать. А Рынк... Я не хотел, чтобы он умер, смысл был совсем в другом. То есть, я не виноват. Вы видели только самый конец, а как он... ну, задницу пытался мне надрать, не видели, — Баркович умолк.

— Ну да, наверное, — сказал Гэррети, чувствуя себя лицемером. Баркович может сколько угодно историю под себя переписывать, но он-то помнит инцидент с Рынком, и помнит его слишком хорошо. — Ну, так что ты решил? Поддерживаешь идею?

— Конечно, конечно, — Баркович конвульсивно сжимал рукав Гэррети и тянул его на себя, словно это был шнур аварийного останова в автобусе. — Я её так обеспечу — будет как сыр в масле кататься до конца своих дней. Я просто хотел сказать... хотел, чтоб ты понял... каждому нужны друзья... нужна своя компания, понимаешь? Кому хочется чтоб его ненавидели, если придется умирать, я так себе это представляю. Я... я...

— Конечно, ты прав, — Гэррети стал сдавать назад, чувствуя себя трусом. Он по-прежнему ненавидел Барковича, но в то же время жалел его. — Спасибо большое. — В Барковиче проявилось что-то человеческое, и это напугало Гэррети. Почему-то это его напугало. Он не мог понять почему.

Он сбросил скорость слишком быстро, заработал предупреждение, и следующие десять минут сосредоточенно отставал, пытаясь поравняться со Стеббинсом.

— Рей Гэррети, — сказал Стеббинс. — Поздравляю с третьим мая, Гэррети.

Гэррети осторожно кивнул:

— И тебе того же.

— Я тут пересчитывал пальцы на ногах, — радушно сказал Стеббинс. — Знаешь, они — просто великолепная компания, потому что у них никогда ничего не меняется. С чем пришел?

И Гэррети во второй раз принялся описывать ситуацию со Скраммом и его женой, а примерно на середине какой-то парень получил билет (АНГЕЛЫ АДА НА КОЛЁСАХ было написано на спине его потёртой джинсовой куртки), что сразу сделало историю бессмысленной и банальной. Закончив, он стал напряженно ждать, как именно Стеббинс препарирует эту затею.

— Почему бы и нет? — благожелательно сказал Стеббинс. Он посмотрел на Гэррети и улыбнулся. Гэррети обратил внимание, что и на нём усталость всё же оставила след.

— Ты так говоришь, как будто тебе нечего терять, — сказал он.

— Всё верно, — весело сказал Стеббинс. — Нам всем уже, в принципе, нечего терять. От этого проще становится дарить.

Гэррети подавленно смотрел на Стеббинса. В его словах было слишком много правды. И эта его правда делала их широкий жест незначительным.

— Не пойми меня неправильно, Гэррети, старина. Я может немного странный, но я далеко не подлец. Если бы мой отказ дать это обещание ускорил смерть Скрамма, я бы обязательно отказал. Но он не ускорит. Я не знаю наверняка, но мне кажется, что в каждой Прогулке находится такой бедолага, типа Скрамма, и каждый раз по отношению к нему делается такой жест доброй воли, Гэррети, и я тебе даже больше скажу — происходит это каждый раз примерно в это время, когда старые представления о реальности и смерти начинают рушиться. В былые времена, до Перемены и появления Отрядов, когда миллионеры ещё не исчезли окончательно, они часто основывали всякие фонды, строили библиотеки, в общем, делали добренькую фигню в таком духе. Каждому нужна защита от собственной смертности, Гэррети. Кто-то обманывает себя идеей продолжения рода. Но ни один из этих несчастных потерянных детей, — Стеббинс взмахнул рукой, обозначая остальных Идущих, и рассмеялся, но Гэррети этот смех показался грустным, — ни один из них никогда даже этого сделать не сможет. — Он подмигнул Гэррети. — Шокировал я тебя?

— Я... нет, наверное, нет.

— Вы с твоим другом МакФризом не очень вписываетесь в эту разношерстную компашку, Гэррети. Понятия не имею, как вас сюда занесло. Но готов спорить, что причины лежат глубже, чем ты сам подозреваешь. Ты ведь всерьез меня воспринял вчера, да? Насчет Олсона.

— Думаю, да, — медленно ответил Гэррети.

Стеббинс восхищенно рассмеялся:

— Гэррети, да ты просто ангел во плоти! У Олсона не было никаких секретов.

— И всё же мне кажется, что вчера ты говорил всерьез.

— О, нет. Именно что нет.

Гэррети скупо улыбнулся:

— Знаешь, что я думаю? Мне кажется, у тебя было что-то вроде озарения, и теперь ты не хочешь этого признавать. Возможно, ты испугался.

Взгляд Стеббинса потемнел:

— Думай как хочешь, Гэррети. Дело твоё. Ну так что мне сказать, чтоб ты отвалил уже? Запиши, что я за.

— Ты хочешь победить с помощью обмана. Может, в этом и есть твоя проблема. Тебе нравится думать, что игрой управляют. Но что, если это честная игра? Это тебя пугает, Стеббинс?