Том 1. Стихотворения 1906-1920
вернуться

Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:

«В подвалах — красные окошки…»

В подвалах — красные окошки. Визжат несчастные гармошки, — Как будто не было флажков, Мешков, штыков, большевиков. Так русский дух с подвалом сросся, — Как будто не было и вовсе На Красной площади — гробов, Ни обезглавленных гербов. . . . . . .ладонь с ладонью — Так наша жизнь слилась с гармонью. Как будто Интернационал У нас и дня не гостевал.

Август 1920

«Все сызнова: опять рукою робкой…»

Все сызнова: опять рукою робкой Надавливать звонок. (Мой дом зато — с атласною коробкой Сравнить никто не смог!) Все сызнова: опять под стопки пански Швырять с размаху грудь. (Да, от сапог казанских, рук цыганских Не вредно отдохнуть!) Все сызнова: про брови, про ресницы, И что к лицу ей — шелк. (Оно, дружок, не вредно после ситцу, — Но, ах, все тот же толк!) Все сызнова: . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (После волос коротких — слов высоких Вдруг: щебет — и шиньон!) Все сызнова: вновь как у царских статуй — Почетный караул. (Я не томлю — обычай, перенятый У нищих Мариул!) Все сызнова: коленопреклоненья, Оттолкновенья — сталь. (Я думаю о Вашей зверской лени, — И мне Вас зверски жаль!) Все сызнова: . . . . . . . . . . И уж в дверях: вернись! (Обмен на славу: котелок солдатский — На севрский сервиз) Все сызнова: что мы в себе не властны, Что нужен дуб — плющу. (Сенной мешок мой — на альков атласный Сменен — рукоплещу!) Все сызнова: сплошных застежек сбруя, Звон шпилек . . . . . . . . . . (Вот чем другим, — а этим не грешу я: Ни шпилек, ни . . . . .!) И сызнова: обняв одной, окурок Уж держите другой. (Глаз не открывши — и дымит, как турок Кто стерпит, дорогой?) И сызнова: между простынь горячих Ряд сдавленных зевков. (Один зевает, а другая — плачет. Весь твой Эдем, альков!) И сызнова: уже забыв о птичке, Спать, как дитя во ржи… (Но только умоляю: по привычке — Марина — не скажи!)

1920

«Проста моя осанка…»

Проста моя осанка, Нищ мой домашний кров. Ведь я островитянка С далеких островов! Живу — никто не нужен! Взошел — ночей не сплю. Согреть чужому ужин — Жилье свое спалю. Взглянул — так и знакомый, Взошел — так и живи. Просты наши законы: Написаны в крови. Луну заманим с неба В ладонь — коли мила! Ну а ушел — как не был, И я — как не была. Гляжу на след ножовый: Успеет ли зажить До первого чужого, Который скажет: пить.

Август 1920

«Бог, внемли рабе послушной…»

Бог, внемли рабе послушной! Цельный век мне было душно От той кровушки-крови. Цельный век не знаю: город Что ли брать какой, аль ворот. Разорвать своей рукой. Все гулять уводят в садик, А никто ножа не всадит, Не помилует меня. От крови моей богатой, Той, что в уши бьет набатом, Молотом в висках кует, Очи застит красной тучей, От крови сильно-могучей Пленного богатыря. Не хочу сосновой шишкой В срок — упасть, и от мальчишки В пруд — до срока — не хочу. Сулемы хлебнув — на зов твой Не решусь, — да и веревка — Язык высуня — претит. Коль совет тебе мой дорог, — Так, чтоб разом мне и ворот Разорвать — и город взять — — Ни об чем просить не стану! — Подари честною раной За страну мою за Русь!

30 августа 1920

«Есть подвиги. — По селам стих…»

Есть подвиги. — По селам стих Не ходит о их смертном часе. Им тесно в житии святых, Им душно на иконостасе. Покрепче нежели семью Печатями скрепила кровь я. — Так, нахлобучив кулаком скуфью Не плакала — Царевна Софья!

<1920>

Петру

Вся жизнь твоя — в едином крике: — На дедов — за сынов! Нет, Государь Распровеликий, Распорядитель снов, Не на своих сынов работал, — Бесам на торжество! — Царь-Плотник, не стирая пота С обличья своего. Не ты б — всё по сугробам санки Тащил бы мужичок. Не гнил бы там на полустанке Последний твой внучок. [48] Не ладил бы, лба не подъемля, Ребячьих кораблёв — Вся Русь твоя святая в землю Не шла бы без гробов. Ты под котел кипящий этот — Сам подложил углей! Родоначальник — ты — Советов, Ревнитель Ассамблей! Родоначальник — ты — развалин, Тобой — скиты горят! Твоею же рукой провален Твой баснословный град… Соль высолил, измылил мыльце — Ты, Государь-кустарь! Державного однофамильца Кровь на тебе, бунтарь! Но нет! Конец твоим затеям! У брата есть — сестра… — На Интернацьонал — за терем! За Софью — на Петра!

48

В Москве тогда думали, что Царь расстрелян на каком-то уральском полустанке (прим. автора)

Август 1920

«Есть в стане моем — офицерская прямость…»

Есть в стане моем — офицерская прямость, Есть в ребрах моих — офицерская честь. На всякую муку иду не упрямясь: Терпенье солдатское есть! Как будто когда-то прикладом и сталью Мне выправили этот шаг. Недаром, недаром черкесская талья И тесный ремéнный кушак. А зóрю заслышу — Отец ты мой рóдный! — Хоть райские — штурмом — врата! Как будто нарочно для сумки походной — Раскинутых плеч широта. Всё может — какой инвалид ошалелый Над люлькой мне песенку спел… И что-то от этого дня — уцелело: Я слово беру — на прицел! И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром Скрежещет — корми-не корми! — Как будто сама я была офицером В Октябрьские смертные дни. [49]

49

NB! Эти стихи в Москве назывались «про красного офицера», и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов.

Сентябрь 1920

«Об ушедших — отошедших…»

Об ушедших — отошедших — В горний лагерь перешедших, В белый стан тот журавлиный — Голубиный — лебединый — О тебе, моя высь, Говорю, — отзовись! О младых дубовых рощах, В небо росших — и не взросших, Об упавших и не вставших, — В вечность перекочевавших, — О тебе, наша Честь, Воздыхаю — дай весть! Каждый вечер, каждый вечер Руки вам тяну навстречу. Там, в просторах голубиных — Сколько у меня любимых! Я на красной Руси Зажилась — вознеси!