Однако суть этих построений — обеспечение выживания в условиях того мира, где причины ведут к следствиям.

Рассуждение действует внутри образа мира. По сути своей, оно есть использование определенных образов из образа мира. Часть из них просто знания о мире. А часть — знания о законах мира.

Знания о мире постоянно меняются. Во-первых, потому, что мы познаем мир все шире и глубже. Во-вторых, потому, что эти знания требуется углублять и уточнять.

Что же касается знаний о законах мира, предполагается, что они должны быть постоянными, как и сами законы. Это, конечно, не так, любые знания углубляются с опытом. И все же, наша мечта о покое заставляет нас искать постоянства, хоты бы в мире идей.

Как бы там ни было, но знания о законах воплощены в образы, и образы эти отличаются от знаний о мире. Например, знания о законе причинности, воплощены в образ, который мы передаем словами если… то… Связь между частями этой связки кажется жесткой и постоянной. Но дети часто спрашивают: а что будет, если я…? Как кажется, они хотят узнать о том, что последует, но на самом деле, им не менее важно понять не что последует, а то, что следствие будет обязательно. Важно же это затем, чтобы ощутить мир определенным и управляемым, потому что в таком мире можно жить. Достаточно только его познать.

Из этой детской потребности в предсказуемости мира рождается не только потребность в познании, но и вся наука. Наука, собственно, и есть способы познания или орудие обретения знаний.

Если мир действительно предсказуем и в нем действительно действует жесткая причинность, наука нужна, и она будет править миром. Чтобы захватить эту власть, ей нужно лишь изгнать из него то, что способно вмешаться в закон причинности — Бога! Если в мире нет Богов, наука будет вместо них. Если же боги есть, науке не совладать с человечеством. Люди будут служить не ей, а религиям. Соответственно, и рассуждения будут строиться совсем иначе, если мы обращаемся не к законам, а к богам.

Вся научная логика, а значит, и научное рассуждение, строится на заклятиях законов. Религиозное же рассуждение воплощено в мольбы и молитвы. Мы не понимаем, что моление — это в точности такой же образ рассуждения, как и обращение к закону причинности. Более того, мы в принципе не узнаем в молении проявления рассудка. Однако, это именно так.

Молитва обладает такой же силой принуждения, как и логическое построение. Только она должна воздействовать на богов, а не на Логос, то есть Божественный или мировой ум. Впрочем, в чем различия между тем и другим, одному Богу известно.

Научность, выраженная в законе причинности, не более естественна, чем магия молитвы. Почему? Ведь кажется, что обращение к богам, которых нет, это самообман. А вот законы природы существуют, и если исходить из них, то приближаешься к действительности!

И тоже самообман. Ведь мы живем в мире лишь телами, а рассуждаем мы в образе мира. И там может быть что угодно, от молитвы богам и самих богов до закона причинности и логики. С действительностью же это не соприкасается.

Не соприкасается же оно потому, что связь образа мира с миром односторонняя. А еще точнее, её совсем нет. В образ мира превращаются образы, полученные из впечатлений. Значит, с действительностью соприкасаются лишь органы восприятия, записывающие свои наблюдения в эти впечатления. Впечатления еще можно считать как-то сопричастными с действительностью. Но сделанные из них образы причастны лишь впечатлениям. Они все равно как-то отражают действительность, но это уже очень непрямая связь.

Поэтому, что рассуждения в соответствии с законами, что в соответствии с волей богов, одинаково далеки и от причинности и от богов. Качественно их природа едина. А суть различия — в выборе.

Что облегчает выживание лучше — научное рассуждение или молитва, однозначно решить трудно. Поэтому я склонен видеть саму нашу способность рассуждать многослойной. В основе же её та способность рассуждать, что была у человека до появления научных представлений, в частности до появления понятий о законах природы, которые, безусловно, появились после того времени, когда миром правили божественные законы.

Я, безусловно, рассуждаю, когда строю логические фигуры. Но и когда я молюсь, я рассуждаю не менее определенно, потому что молюсь я, чтобы что-то получить для своей жизни.

Как ни странно, но рассмотреть основу рассуждения в логике труднее, чем в молитве. В логике все кажется рассуждением, и потому рассуждению в ней легче спрятаться. В молитве так много всего, помимо рассуждения, что оно становится видимым. Оно словно инородное вкрапление в молитве.

Что делает молитва? Судя по значению самого слова, молясь, мы умоляем, молим, но не только. За то, что мы просим, мы обещаем нечто. Например, что-то сделать или послушание. В общем, идет торг с божеством.

Торг — это договор, а где рассуждение? Там же, где и в произведении искусства, — в выборах путей и средств. В выборах того, что выкинуть, а что оставить, чтобы воздействие было наиболее точным и действенным.

Вдумаемся в то, что же такое исходное рассуждение. Когда я чего-то хочу, я представляю, как это сделаю, создаю образ действия, иду и исполняю его. Тут рассуждать негде и нечего. Подошел, протянул руку и взял. Учитываются лишь желание, возможности и условия земли.