Стихотворения
вернуться

Ершов Петр Павлович
Шрифт:

1837

МУЗЫКА [83]

Как небо южного восхода Волшебный храм горит в огнях. Бегут, спешат толпы народа… «Роберт! Роберт!» — у всех в устах. Вхожу. Разлив и тьмы и света. В каком-то дыме золотом Богини невского паркета Роскошным зыблются венком. Вот подан знак. Как моря волны, Как голос мрака гробовой, Звук Мейербера, тайны полный, Прошел над внемлющей толпой. Всё в слух! Могильное молчанье Как гений над толпой парит; В каком-то мрачном ожиданьи Душа томится и кипит. И ткется звуков ткань густая, И жарким облаком свилась; По ней, прерывисто сверкая, Трель огневая пронеслась. Не так ли в мраке непогоды, Огонь по ребрам туч лия, Скользит зубчатый меч природы — Молниеносная струя! Мир чудесный! Мир мечтанья! Рай земной небесных муз! Чувств и звуков сочетанье В гармонический союз! Лейтесь, лейтесь, неба звуки! Как отрадно в вас мечтать! И в томленьях сладкой муки Умирать и оживать! Как отрадно в этом море Волн гармонии живых Забывать земное горе И задумываться в них! Улетать за вольным звуком В область рая и чудес, И проникнуть жадным слухом На гармонию небес! Упиваться их дыханьем, Звучный бисер их ловить, И на вспаханной страданьем Ниве сердца хоронить! Звуки ноют, звуки стонут, Воплем чувства душу рвут, То в гармонии потонут, То в мелодии замрут… Вдруг по взмаху чародея Светлых звуков легкий рой, Золотой мотив лелея, Хлынул звонкою волной. То совьются в ожерелье, То раскинутся в лучах, То рассыпчатою трелью Задрожат на высотах. Блещут молнии зарями На аккордов мрачных сонм И, осыпав всех цветами, Исчезают легким сном… Слыша звуки, я порою У небес молю благих Засыпать под их игрою И проснуться вновь для них.

83

Музыка (с. 130). Впервые — Библиотека для чтения, 1840, т. 40. Описано впечатление от первой оперы, поставленной с русскими певцами на петербургской казенной сцене, — «Роберт-Дьявол» Дж. Мейербера (премьера — 14 декабря 1834). Видимо, Ершов был на одном из первых премьерных представлений.

1837

К ДРУЗЬЯМ [84]

Други, други! Не корите Вы укорами меня! Потерпите, подождите Воскресительного дня. Он проглянет — вновь проснется Сердце в сладкой тишине, Встрепенется, разовьется Вольной пташкой в вышине. С красным солнцем в небо снова Устремит оно полет И в час утра золотова В сладкой песне расцветет. Мир господен так чудесен! Так отраден вольный путь! Сколько зерен звучных песен Западет тогда мне в грудь! Я восторгом их обвею, Слез струями напою, Жарким чувством их согрею, В русской песне разолью. И на звук их отзовется Сердце юноши тоской, Грудь девицы всколыхнется, Стают очи под слезой.

84

Друзьям («Други, други! Не корите…») (с. 133). Впервые — Альманах на 1838 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1838 (цензурное разрешение — 17 декабря 1837). Ответ петербургским друзьям, упрекавшим Ершова в творческой бездеятельности.

1837

ВОПРОС [85]

Поэт ли тот, кто с первых дней созданья Зерно небес в душе своей открыл, И как залог верховного призванья Его в груди заботливо хранил? Кто меж людей душой уединялся, Кто вкруг себя мир целый собирал; Кто мыслию до неба возвышался И пред творцом во прах себя смирял? Поэт ли тот, кто с чудною природой Святой союз из детства заключил; Связал себя разумною свободой И мир и дух созданью покорил? Кто воспитал в душе святые чувства, К прекрасному любовию дышал; Кто в области небесного искусства Умел найти свой светлый идеал? Поэт ли тот, кто всюду во вселенной Дух божий — жизнь таинственно прозрел, Связал с собой и думой вдохновенной Живую мысль на всем напечатлел? Кто тайные творения скрижали, Не мудрствуя, с любовию читал; Кого земля и небо вдохновляли, Кто жизнь с мечтой невольно сочетал? Поэт ли тот, кто нить живых сказаний На хартии [86] сочувственно следил; Кто разгадал хаос бытописаний И опытом себя обогатил? Кто над рекой кипевших поколений, В глухой борьбе народов и веков, В волнах огня, и крови, и смятений, — Провидел перст правителя миров? Поэт ли тот, кто светлыми мечтами Волшебный мир в душе своей явил, Согрел его и чувством и страстями, И мыслию высокой оживил? Кто пред мечтой младенцем умилялся, Кто на нее с любовию взирал; Кто пред своим созданьем преклонялся И радостно в восторге замирал? Поэт ли тот, кто с каждой каплей крови Любовь в себя чистейшую приял; Кто и живет и дышит для любови, Чья жизнь — любви божественный фиал? Кто все готов отдать без воздаянья, И счастье дней безжалостно разбить, Лишь только бы под иглами страданья Свою мечту прекрасную любить? Поэт ли тот, кто, в людях сиротея, Отвергнутый, их в сердце не забыл; Кто разделял терзанья Прометея, И для кого скалой мир этот был? Кто, скованный ничтожества цепями, Умел сберечь венец души своей; Кто у судьбы под острыми когтями Не изменил призванью первых дней? Поэт ли тот, кто холод отверженья Небесною любовью превозмог, Врагам принес прекрасные виденья, Себе же взял терновый лишь венок? Кто не искал людских рукоплесканий; Своей мечте цены не положил И в чувстве лишь возвышенных созданий Себе и им награду находил? Пусть судит мир! Наследник благодати — Пророк ли он, иль странник на земле? Горит ли знак божественной печати На пасмурном, мыслительном челе? Пусть судит он! — Но если мир лукавый, Сорвав себе видений лучший свет, Лишит его и имени и славы, Пускай решит: кто ж он — его Поэт?

85

Вопрос (с. 134). Впервые — Библиотека для чтения, 1838, т. 30.

86

Хартия — старинная рукопись.

1837, август

К МУЗЕ [87]

Прошла чреда душевного недуга; Восходит солнце прежних дней. Опять я твой, небесная подруга Счастливой юности моей! Опять я твой! Опять тебя зову я! Покой виновный мой забудь, И светлый день прощенья торжествуя, Благослови мой новый путь! Я помню дни, когда вдали от света Беспечно жизнь моя текла, Явилась ты с улыбкою привета И огнь небес мне в грудь влила. И вспыхнул он в младенческом мечтаньи, В неясных грезах, в чудных снах, И полных чувств живое излиянье — Речь мерная дрожала на устах. Рассеянно, с улыбкою спокойной, Я слушал прозы склад простой, Но весело, внимая тени стройной, Я хлопал в такт ребяческой рукой. Пришла пора, и юноша счастливый Узнал, что крылося в сердечной глубине; Я лиру взял рукой нетерпеливой, И первый звук ответил чудно мне. О, кто опишет наслажденье При первом чувстве силы в нас! Забилось сердце в восхищеньи И слезы брызнули из глаз! «Он твой — весь этот мир прекрасный! Бери его и в звуках отражай! Ты сильный царь! С улыбкою всевластной Сердцами всех повелевай!» Внимая гордому сознанью, Послушный звук со струн летел, И речь лилась цветущей тканью, И вдохновеньем взор горел. Я жил надеждами богатый… Как вдруг, точа весь яд земли, Явились горькие утраты [88] И в траур струны облекли. Напрасно в дни моей печали Срывал я с них веселый звук: Они про гибель мне звучали, И лира падала из рук. Прощайте ж, гордые мечтанья!.. И я цевницу [89] положил Со стоном сжатого страданья На свежий дерн родных могил. Минули дни сердечной муки; Вздохнул я вольно в тишине. Но прежних дней живые звуки Мечтались мне в неясном сне. И вдруг — в венце высокого смиренья, Блистая тихою, пленительной красой, Как светлый ангел утешенья, Она явилась предо мной! Простой покров земной печали Ее воздушный стан смыкал; Уста любовию дышали И взор блаженство источал. И был тот взор — одно мгновенье, Блеснувший луч, мелькнувший сон; Но сколько в душу наслажденья, Но сколько жизни пролил он! . . . . . . . . Прошла чреда душевного недуга; Восходит солнце новых дней. Опять я твой, небесная подруга Счастливой юности моей! Сойди ж ко мне! Обвей твоим дыханьем! Согрей меня небесной теплотой! Взволнуй мне грудь святым очарованьем! Я снова твой! Я снова твой! Я вновь беру забытую цевницу, Венком из роз, ликуя, обовью, И буду петь мою денницу, Мою звезду, любовь мою! Об ней одной с зарей востока В душе молитву засвечу, И, засыпая сном глубоко, Ее я имя прошепчу. И верю я, невинные желанья Мои исполнятся вполне: Когда-нибудь в ночном мечтаньи Мой ангел вновь предстанет мне. А может быть (сказать робею), Мой жаркий стих к ней долетит, И звук души, внушенный ею, В ее душе заговорит. И грудь поднимется высоко, И мглой покроются глаза, И на щеке, как перл востока, Блеснет нежданная слеза!..

87

К музе (с. 137). Впервые — Утренняя заря. Альманах на 1839 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1839 (цензурное разрешение — 15 ноября 1838). Этим стихотворением открывается цикл лирических произведений, посвященных первой жене поэта — Серафиме Александровне Лещевой, урожденной Протопоповой, вдове полевого инженера-полковника Н. Лещева.

88

«Явились горькие утраты…» — Имеется в виду смерть родных — отца П. И. Ершова (1834), брата Николая (1834) и матери Е. В. Ершовой, урожденной Пиленковой (1838).

89

Цевница — старинный музыкальный инструмент.

1838, 7 сентября

ПРАЗДНИК СЕРДЦА [90]

О светлый праздник наслажденья! Зерно мечтаний золотых! Мне не изгладить впечатленья Небесных прелестей твоих. Они на внутренней скрижали, На дне сердечной глубины, Алмаза тверже, крепче стали, Резцом любви проведены. И с каждым трепетом дыханья, И с каждым чувством бытия Святого дня воспоминанья В моей душе читаю я. Но, чуждый черных света правил, Я стража чистой красоты К вратам души моей приставил: То — скромность девственной мечты! И никогда в ней взор лукавый Заветной тайны не прочтет, И для бессмысленной забавы В толпе пустой не разнесет.

90

Праздник сердца (с. 140). Впервые — Утренняя заря. Альманах на 1839 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1839. Посвящено С. А. Лещевой.

1838, 10 сентября

ДВЕ МУЗЫ

С первой искрою сознанья Поэтической мечты Я живу в цепях влиянья Двух наперсниц красоты. Я покорен их веленью; На призывный голос их Верным эхом в то ж мгновенье Откликается мой стих. Без него ж, как в сени гроба, Сердце дремлет в тишине… Но не вместе, а особо Мне являются оне. Власть равна их надо мною, И задолго наперед Я предчувствую душою Их властительный приход. Так порой в тоске глубокой Вольной грудью вдруг вздохну И вокруг себя далеко Ясным взором я взгляну. Наслажденьем в душу канет Жизни светлая струя, И с улыбкой мне предстанет Муза первая моя. Дышит негой грудь царицы, Зноем чувств уста горят, Сквозь шелковые ресницы Пылкой страстью блещет взгляд. И, лилейною рукою Быстро вскинул шелк кудрей, Станет муза предо мною В полноте красы своей. Весь в роскошном чувстве млея, Жаждой прелести томим, Остаюсь я перед нею Безответен, недвижим… Вдруг волшебница снимает Разноцветный с плеч убор И, ласкаясь, накрывает На меня воздушный флер. Вмиг светлее пред глазами Возникает мир иной — Мир, увенчанный цветами! Мир поэзии земной! Безграничная картина! Небо, воздух и земля — Все здесь слито воедино В цвет прекрасный бытия! Всюду светлою волною Плещет сердца глубина, И дрожит всей полнотою Жизни звучная струна! Тает грудь от наслаждений, И, роскошествуя в них, Мощь цветущих песнопений Бьет ключом стихов живых. А в иные дни, средь шума Веселящихся гостей, Ляжет на сердце мне дума Мрачной полночи мрачней. Все темнеет предо мною, Скучен, дик веселый пир, Отзываются тоскою Звон стекла и звуки лир. И, покорный управленью Повелительной руки, Я спешу в уединенье Пить до капли яд тоски. Ноет сердце, ожидая Новой музы… И она Предстает ко мне, вздыхая, Будто лилия бледна. Томный взор повит слезою, На устах печаль лежит, Под душевною грозою Грудь прекрасная дрожит. Вдруг страдалица, с улыбкой Руку сжав мне горячо, Как от ветра колос гибкой, Припадет мне на плечо. Долго грустными очами Мне в глаза она глядит И дрожащими устами Что-то сердцу говорит. Льется в душу тихий шепот Вдохновительных речей, Как разлуки грустный ропот, Как напев в тиши ночей. Слыша сердцем эти звуки, Я не помню сам себя, Изнываю в сладкой муке И блаженствую, скорбя. А она все развивает Черный креп свой предо мной И, вздыхая, опускает Над моею головой. Я смотрю, и мир унылый Глыбой мертвою лежит. Пред открытою могилой Молодая жизнь стоит, Вьет венок из роз и терний… А над грудами костей Слышен хохот грубой черни И стенания людей… Рвется грудь моя тоскою, И в страданиях немых Поэтической слезою Тихо катится мой стих.

12 сентября 1838

ШАТЕР ПРИРОДЫ

Помост его — зеленая равнина; Ковры цветов раскинуты на нем: Здесь снег лилей, тут пурпур розмарина, А там зерно в отливе золотом. От всех сторон над ним сапфирным сводом Наклон небес торжественно навис; А по краям зубчатым переходом Идет лесов готический карниз. То лентами, то цветною волною Сгиб облаков на пологе бежит; А наверху светило золотое, Как легкий шар, блистательно горит.

1838, 11 октября

ОСЬМИСТИШИЯ [91]

1

Сон миновался души. Снова живу я. Есть для меня на земле радость и счастье. Радость приносит цветы на жертвенник сердца, А счастье готово излить на них ароматы. Феникс родился из пепла, о други! Я верю, Искра огня Прометея уж пала на жертву; Миг — и радужно вспыхнет она, и сердца Алтарь запылает святым огнем возрожденья.

9 октября 1838

91

Осьмистишия (1. «Сон миновался души. Снова живу я…» 2. Слезы) (с. 146). Впервые: 1 — Ершов П. П. Сочинения. Омск, 1950; 2 — Библиотека для чтения, 1840, т. 40. Это два первых акростиха, посвященных С. А. Лещевой.