— Если что, — то живой не будешь, — знай!

— Вон деревня — видал? — указал вперед грузин. — Там спроси, — так еду, — не так еду.

В деревне, — деревня была болгарская, — сказали, что дорога эта на Перекоп и что так гораздо короче, чем по большаку, и это успокоило латыша.

Село, — и довольно большое, — к которому подъезжал форд часов в двенадцать дня, и была как раз та самая Бешурань, где еще утром в этот день узнали, что коммунисты уходят, и арестовали свое начальство.

Издали оно казалось совершенно тихим, несколько даже убогим, как все лишенные почти зелени великорусские села, в которых, если кто, глупый, вздумает посадить какую-нибудь ветлу около своей избы, то непременно найдется умный, который ветелку эту вырвет из земли себе на палку.

Тихая церковка стояла в середине с давно, видно, некрашеным порыжелым куполом, раньше зеленым, и по церковке этой вспомнил латыш, что проходил как раз через это село с отрядом, наступавшим по лобовой линии от Перекопа.

Вспомнил даже, что именно здесь какой-то старик спрашивал его строго, — настоящие ли они большевики, которые за народ стоят, чтобы больше нарезать земли народу, чтобы как можно больше, зато они и зовутся «большевики», — и как он ответил тогда, смеясь:

— Самые настоящие, дед!

А дед воззрился на него голубыми глазами, с очень маленькими точками зрачков, и, мигая седою бровью, сказал:

— А то… вот я к чему: были у нас тут в прошлом годе — тоже большевики будто назывались, — ну уж такие ж были арестантюги проклятые, не дай бог!

И он утешил его, смеясь и хлопая по плечу:

— Теперь хорошо будет, дед!

И еще вспомнилось, что дед этот спросил его:

— А ты же сам из каких будешь? Не из немцев?

И он почему-то обманул тогда старика и сказал твердо:

— Нет, я настоящий русский.

Дед просиял как-то изнутри пасхально и протянул ему жесткую руку:

— Ну, когда такое дело, — здравствуй.

Наклонясь к уху грузина, спросил латыш:

— Как это село?.. Название?

— Не знаю, — ответил грузин. — Черт знает.

Он и действительно не знал, — точнее, забыл, как это село называют, но самое село помнил, — был здесь с одним из министров Крымского краевого правительства, который говорил здесь, на площади, около церкви речь.

Но у него и еще было тут: Елисей, привозивший, бывало, по пятницам в город капусту, картошку, коренья. Он вспомнил, что видел его как раз в этом селе, а в городе часто выменивал у него коренья на бензин для зажигалок, и коренья эти возил на южный берег и выменивал их там на вино.

И твердо решил он, подъезжая, остановиться именно в этом селе, спросить Елисея и как-нибудь устроить через него так, чтобы дальше не ехать. В крайнем случае бросить машину, и бежать на задворки, и спрятаться там где-нибудь в риге или на гумнах. Кстати, шепнуть кому-нибудь, если даже и не попадется Елисей, что это бегут комиссары и везут с собой уйму денег.

И так показался ему правилен и неотложен этот план, что он даже название этого села вспомнил и сам сказал латышу:

— Бешурань!

И, когда переспросил латыш, не понявши, повторил это слово выразительно и раздельно:

— Бе-шу-рань!

Латыш сказал:

— У меня в этом селе один старый знакомый есть.

Грузин недоуменно поглядел на него сквозь сетку консервов.

— Еще хорошо!.. Мене тоже один старик тут есть: Элисей звать.

И в улицу села въехал он бодро, шаря кругом глазами.

Странно непохоже было это село на те мирные деревни, мимо которых они проехали.

Народ оживленно толпился на улице, хотя день был будний. Сидевшие в каретке встревоженно переглянулись и крепче зажали в руках свои револьверы, и такое было идущее из глубины каждого тела острое желанье как можно скорее промчаться через улицу села, в степь, что все невольно наклонились вперед и сжались, точно скакали верхами. Все глаза спрашивали, каждая пара другую пару, — и немой вопрос был понятен: уж не бунт ли тут против Советской власти? Или, может быть, здесь разъезд белых?

— Свадьба? — спросил рязанца студент.

— Не должно быть, — ответил рязанец.

— Мы погибли! — чуть шевельнул губами еврей.

Улица была не из широких, и народ, столпясь в середине, запрудил ее: красное, белое, защитное…

— Звони! — крикнул грузину латыш.

Грузин нажал резину и замедлил ход.

Сигнал машины показался всем придушенно хриплым, совсем бессильно слабым, как лай старого ожиревшего мопса. Пааташвили сдернул консервы и сунул в карман.

— Полный ход! — крикнул сзади студент.