Тщета: Собрание стихотворений
вернуться

Меркурьева Вера Александровна
Шрифт:

II. Курганная Царевна (Е. Кузьмина-Караваева)

Вперед, вперед, рабочий народ. Красным – так красным, черным – так черным Смой с себя пятна язвы позорной, Ложь и бесчестье, обманы, измены, Глады, и моры, и трусы, и плены. Вытерпи все нестерпимые кары, Копий, мечей и нагаек удары, Разгулы, разрухи, разгромы, пожары. Дальше – всё дальше, выше – всё выше, Тише – всё тише – вперед, вперед, Куда приведет Господь. Вот – я готова: красны мои щеки – Пролитой братьями крови потоки, Очи темны и бела моя грудь. В темные ночи, в белые ночи — Мне не уснуть, Мне не подняться из праха. Падают косы от боли и страха. Вот я – берите, казните, терзайте, Рвите в куски, полосуйте, кромсайте, Псам мое тело бросайте на брашно, Стройте на мне вавилонскую башню. Жертвую вам свою грешную плоть — Как повелит Господь. Я полонянка орды половецкой. Я ухватила ручонкою детской Повод лихого степного коня – Конь топчет меня. Лик мой – прекрасный, повадка – чеченская, Ручка-то – детская, сердце-то – женское, В сердце стрелы заостренный кончик… не может кончить.

III. Бабушка русской поэзии (Автопортрет)

Полуседая и полуслепая, Полунемая и полуглухая, Вид — полоумной или полусонной, Не говорит — мурлычет монотонно, Но — улыбается, в елее тая. Свой бубен переладив на псалмодий, Она пешком на богомолье ходит И Зубовскую пустынь посещает, Но – если церковь цирком называет, То это бес ее на грех наводит. Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет — Всех недослышит или недовидит, Но — рада всякой одури и дури, — Она со всеми благолепно курит И почему-то — ладан ненавидит. Ей весело цензуры сбросить пояс, Ей вольного стиха по санкам полоз, Она легко рифмует плюс и полюс, Но — все ее не, но и без и полу – Ненужная бесплодная бесполость. 19.VI.1918

ПОД ЗНАКОМ ИЗЪЯТИЯ

МОЙ ДЕМОН

В безумья лике я. Весь мир – два дикие Крыла, два темные – огнем сквозят. Души на п оминах, в чужих хороминах Нельзя не влечься мне вослед, нельзя. И спотыкаюсь я, И обрываюсь я. И ненавистна мне моя стезя. Неназываемый, но тяжко знаемый – Как травкой знаема ее коса, Как знает малое озерко талое, Кто выпьет досуха его глаза – Им одержима я, Им иссушима я, Обетом знания мечту связав. Он страшен – знаменный, он тяжек – каменный, Земною тягою долит и мглит. Он в песни плавные вольет отравное: – Нам в озарении, а тем – в пыли? И покачнется он, И обернется он Крестом обугленным моей земли. Но я – далекая, я – чужеокая, Меня ль, свободную, у снов отнять? Истлею выбитой, иссохну выпитой, Но не зажгусь огнем я от огня. И не сдаюся я, И вот – клянуся я: Не будет Бога мне разве меня. А сердце трогает – немое, строгое – Такая милая, своя рука. Светясь хрусталинкой, смеясь проталинкой, Простая песенка совсем близка. И поднимаюсь я, И улыбаюсь я, И поступь тяжкая моя – легка. Так это жуткое – встряхнулось шуткою, Дождем просыпалось веселых брызг. И это дикое – тому уликою, Что в шалых зайчиках огнистый диск. И забавляюсь я, И удивляюсь я, Что мышки маленькой мне внятен писк. Не тайны масками — ребенка глазками В меня глядит моя — во мне — тюрьма, Душой подснежника — душа мятежника, Душа невольника из-под ярма. И забываюсь я, И открываюсь я, И эта ласковая – я сама. Как я люблю мои, как я ловлю мои Ночные отплески от блеска дня, Мои бессонные крыла червленые – Полнеба ими мне дано обнять. И отражаюсь я, И повторяюсь я, И нет мне Господа разве меня. 16-19.II.1918

«Пришла к нему неловкою и робкой…»

Пришла к нему неловкою и робкой, Незнающей, непомнящей, во сне – Замкнутою, завязанной коробкой, Хранившей только нет и только не. Ключ повернул на оба оборота, Разрезал свив сращенного узла – И редкости, и ценности без счета Он бросил мне, без меры и числа. Еще одна сверкающая россыпь, Еще легенда звучная о нем – И возойдут дымящиеся росы Плеядами, невидимыми днем. И Золушка царевною наследной, Покорствуя судьбе, пойдет к венцу – Но как легко коробке было бедной, Как тяжело богатому ларцу. 27.XII.1917

22.X.1917

I
К последнему унижению Повелено мне идти, К назначенному свершению Начертанного пути. Безгневная и безгласная, Явлю на дневном свету Прекрасному – безобразное, Имущему – нищету. Ни страха, ни колебания, Ни жалости нет во мне – Последнего замирания В бесчувственном полусне.
II
Вошла – и вышла оправдана. О, чем же, чем искупить? Зачем же чаша отрав дана, Когда ее не допить? Пускай дробится, расколота, Души моей чешуя. Но милующего молота Не вынесу – даже я. Жжет Нессово одеяние – На язвах покров невест. Последнего послушания Раздавливающий крест. 29.X.1917

«Бросают то в жар, то в озноб…»

Бросают то в жар, то в озноб Налеты весеннего ветра. Ах, в них ли не чуять мне стоп Старинного, точного метра. А в белых спиралях берез Узнать не хитро и не мудро Оснеженных кольца волос Игры или времени пудрой. Приходит он душу губить, Былого соблазнами полнить, И дразнит: попробуй забыть, И шепчет: не пробуй припомнить. А я полу-бред, полу-сон Улыбкой тоски провожаю, А я полу-смех, полу-стон В изысканный стих наряжаю – Как будто касаюся, меж Дыханий прерывистых ветра, Скользящего края одежд Всегда уходящего мэтра. IV.1920

АСПЕКТ МИФИЧЕСКИЙ

Он был светильник горящий и светящий,

а вы хотели малое время порадоваться присвете его.

Иоан. V. 35.

Кто нам солгал, что кроток он и мирен, Что благосклонен к розам на земле? – Горящий угль в кадильницах кумирен, Слепящий огнь на жертвенном столе, Он у себя, в прозрачности – эфирен, У нас он – лавы слиток, ток в золе. Его вела не сладостная Сирин, В затона отраженная стекле, Не Алконост, рыдающая с нами, Не Гамаюн, вещающая мне – Но песнь его смолою мирры крепла, Но путь его над бездной шел веками, Но Феникс, умирающий в огне, Его учил — как воскресать из пепла.
18.XI.1917