Генка внезапно и совсем неожиданно для Зои расхохотался. Он смеялся сначала тихо, короткими, давящимися смешками, а потом чуть ли не в полный голос. Смех его показался Зое непонятным, нелепым, обидным – она разозлилась и убрала свою руку из-под его футболки.

– Что смешного-то?! Я, можно сказать, чуть ли не в любви ему тут признаюсь, а он! Ненормальный, чтобы не сказать больше!

Смех Геннадия постепенно стихал, он стал вытирать навернувшиеся на глаза слезы и примирительно сказал:

– Не умеешь ты, Зоя, признаваться в любви! Если ты так всем своим кавалерам в любви признавалась, то я не удивляюсь, почему они тебя бросали.

– И вовсе они меня не бросали! Это я от них уходила! – сердито парировала Зоя. И неожиданно вкрадчиво, с новой надеждой в голосе: – Может быть, ты меня научишь, как надо о любви говорить?

– Нет! – вдруг жестко и совершенно серьезно ответил Геннадий.

– А жаль, я бы послушала… Ну хорошо, оставим любовь. Неужели ты меня ни капельки не хочешь?

– Мне не нужны ни секс, ни любовь из благодарности.

– О чем ты?

– Думаешь, я ничего не понимаю?! Это у тебя такая форма расплаты, да? Твои порывы обусловлены только тем, что ты иначе не видишь способа сказать мне спасибо. Примитивизм какой-то… как в дешевом кино. Поверь, в такой форме благодарности я не нуждаюсь. Сначала ты пыталась переспать со мной за то, чтобы я тебя приютил, когда тебе некуда было идти. Теперь – чтоб я помог тебе выпутаться!

– А почему ты все это делаешь? Почему? Может, я тебе все-таки нравлюсь? – Зоя инстинктивно почувствовала в его словах какую-то затаенную горечь, глубоко спрятанную обиду и продолжала наступление. Но Геннадий внезапно решил оборвать это выяснение отношений:

– Нет. Я сделал бы то же самое для любого приятеля. Тем более для девушки, попавшей в беду. Даже для такой беспринципной, как ты. Спокойной ночи, – сказал он и отвернулся, укутавшись в одеяло.

Зоя от неожиданности опешила. Отверженная, она осталась лежать на своей стороне постели, не зная, что делать, как реагировать на его отповедь. Раздраженная неудачей, она нашла обычный для себя выход и насмешливо и презрительно бросила ему в спину:

– Ты просто неуверенный в себе кретин!

Он даже не шевельнулся. Генкино молчание только распаляло ее досаду. Задетая гордость захлестнула весь прежний расчет – Зое уже было все равно, что будет завтра. Ей захотелось обидеть его еще больше, и потому она понесла первое, что приходило в голову:

– Слишком правильный, да? Безупречный? Да ты… ты… пень! Ты импотент! Великовозрастный болван! Маменькин сынок! Самодовольный, напыщенный олух! Ханжа несчастный! Чистоплюй. Мямля. Ты… тщеславный графоман!

Тут Геннадий резко вскочил с постели – вынести посягательства на свой профессионализм он уже не мог – и заорал, бегая по комнате:

– А ты эгоистичная, ничего не видящая дура! Люди для тебя – пустое место! Ты обращаешься с ними как с куклами: захотела – взяла одну куклу, не захотела – бросила, взяла другую! Для тебя не существует правил, тебе наплевать на других, на то, что они думают, что чувствуют, что переживают. Ты даже не понимаешь, что можешь кого-то ранить! Есть только ты – центр вселенной, беззаботная пташка и никудышная…

Он обернулся к ней, подошел, готовясь произнести новые обвинения, и вдруг в полумраке увидел, как по-детски дрожит ее подбородок, а с ресниц срываются две большие слезы.

Ему стало стыдно. Он мгновенно раскаялся в своем срыве – его гнев отступил, испарился, как будто его и не было, упреки потерялись.

– Прости, – тусклым, прерывающимся голосом произнес он. – Прости, я действительно глупец. Ты попала в переплет, а я еще добавляю тебе переживаний. Это все нервы… Мы оба просто на взводе, вот и сорвались…

Зоя быстро заморгала, и с каждым взмахом ресниц по ее щекам скатывались крупные слезинки, превращаясь в беспрерывный поток. Она больше ни слова не говорила, только молча плакала. Геннадий попытался утереть ей лицо – она грубо оттолкнула его руку и уткнулась в постель.

– Черт! – досадливо выругался он, взял подушку и отправился спать на сдвинутых стульях.

Рано утром в пятницу в квартире убитой Журавлевой раздался телефонный звонок. Дед Леша встал с дивана, на котором провел мучительную ночь, и подошел к телефону.

– Да, – хриплым со сна голосом произнес он в трубку.

– Алексей Яковлевич? Доброе утро! – Это был Заморочнов, дед сразу же узнал его голос.

– Кому как, а по мне – утречко так себе, – мрачно ответил он.

Заморочнов сконфузился.