Струны: Собрание сочинений
вернуться

Верховский Юрий Никандрович
Шрифт:

УТРО

Ты сегодня совсем некрасива, Но особенно как-то мила, И коса небольшую головку, Что венок золотой, облегла. И поникла головка устало, Прислоняясь к прозрачным перстам; Нежной тенью склонились ресницы, Чуть дрожа, к побледневшим щекам. Но твой стан так же гибок и строен, Так же сильны и плечи, и грудь, И горда молодая походка… Позабудь же тоску, позабудь. Вот цветы из росистого сада: Резеда, горделивый левкой. Утро нынче светло и душисто. Успокой же меня, успокой. Удержать не могла ты улыбки И глаза на меня подняла. Ты сегодня совсем не красива, Но особенно как-то мила.

ПОРТРЕТ

Когда я целовал трепещущие пальцы, И ты оставила качнувшиеся пяльцы И светлые глаза с вопросом подняла, – О, как на тот портрет похожа ты была, Портрет прабабушки в широкой тусклой раме, Висевший на стене в гостиной, тут, над нами: Такой же нежный день склонялся и горел На золоте волос и складки платья грел, И руки тонкие, и кольца были те же, И так же, чудится, два сердца бились реже, И так же медленно алмазных капли две Скатились на цветы по вышитой канве…

ЛЕТОМ

Мне было так просто, так весело с ним. Мы в лунные ночи гуляли; Бывало, над озером долго сидим… А утром в lawn-tennis играли… А в дождь – «Арагонскую Хоту» твердим В четыре руки на рояли… Мне было так просто, так весело с ним! А нынче – я нынче сама не своя: Я утром цветы поливала И вдруг за куртиной услышала я Шаги – и походку узнала, – Так близко – где старая эта скамья… На ней я так часто мечтала, А нынче – я нынче сама не своя. Хотела бежать или крикнуть – нет сил. И слышу от слова до слова – Он с гостем, он с другом своим говорил, Что счастья не знает иного, Что любит меня, что давно полюбил. Что летом – что сердце — что снова… Хотела бежать или крикнуть – нет сил. Мне было так просто, так весело с ним… Какое жестокое лето! Зачем же он встретился с другом своим! Зачем же я слышала это! Зачем же он мною любим – не любим… Не знаю, не знаю ответа! Мне было так просто, так весело с ним…

БОГИНЯ

Валериану Бородаевскому
Я смутно помню деревенский дом увы, (Должно быть, каменный и верно – белый) С просторными хоромами, старинный, С домовой церковью. Из коридор Высокая и вечно запертая, В нее ведет таинственная дверь. Лишь раз она, я помню, отомкнулась, И я увидел царские врата И тусклый небольшой иконостас. Живал здесь в доме — помню, говорили – Потемкин. И вокруг еще как будто Витали тени близкого былого, И старый парк мечтанья навевал. Обширной он поляной расступался Перед подъездом пышным и широким, Где львы чугунные по сторонам Стояли, одинакие. А ближе И в стороны чуть-чуть – на пьедесталах Две белых женских статуи. Как мрамор Казался словно светлым откровеньем Иного мира – меж простых деревьев И даже рядом с парой темных львов! Здесь, помню, часто мы, мальчишки, шумно Играли, бегали, дрались, скакали Верхом на палочках. А иногда Взлезали, дерзкие, на львов чугунных. Но и тогда же стройный мрамор статуй Невнятное внушал благоговенье. Увы – не всем. Безвестный вольнодумец Свою телегу тут остановил, К божественным изваянным ногам Вожжами крепко лошадь привязал, А сам ушел. Я помню — сердце сжалось, Когда в траву поверженной богиню Увидел я. Младенческой душе Почудилась обида роковая – Проста, как просто стало всё кругом, И непонятна в этой простоте.

ЯСТРЕБ

Не правда ль, милые, как хорошо, Как славно вечер зимний коротать Своей семьею в горнице уютной Перед растопленной так ярко печкой, Где и огонь так шаловливо пляшет, Как будто рад он свету и теплу? Да вот и он устал – лишь синеватой И резвой струйкою по красным углям Перебегает. Вижу, детвора, Вам хочется на этих угольках Испечь себе каштанов. Только вместе Вы ждете и рассказов от меня – О том, «как был я маленьким». Ну, ладно: Ты, дочь моя, давай сюда корзинку, А ты, мальчишка, ножик принеси; Каштан ведь каждый надобно надрезать (Его и взять приятно: круглый, с плоским Одним бочком и гладенький), – а то Как хлопнет он и выскочит из печки — Ожжет, сгорит. Ну вот, угомонились, – Теперь за дело. А пока о том, Как был я маленьким, уж расскажу Вам что-нибудь. Припоминаешь часто Какой-нибудь житейский малый случай – И он уж дорог нам; он говорит О милом невозвратном. И сейчас Я словно и не вспомню ничего Помимо ястреба. Какой? Не страшный, Не настоящий, а бумажный ястреб. Вы знаете, что мы всегда на лето В деревню всей семьей переселялись, От города верстах в семи. Отец мой, Уехав в город каждый день с утра, К обеду возвращался. Помню, как Любили мы встречать его. Как было Мне радостно особенно – стоять В саду, в конце аллеи, у плетня, Облокотиться на него и прямо Задумчиво, мечтательно глядеть – Глядеть туда, на пыльную дорогу: Налево ряд берез столетних; дальше Идет дорога вдаль меж нив широких И мне видна до рощи, где, я знаю, Сворачивает влево. И оттуда Вот-вот сейчас покажется тележка, Еще едва чернея. Вот уж виден И наш гнедой; на козлах – Сидор; дальше В крылатке белой и в широкополой Соломенной знакомой белой шляпе – Отец. Как весело через забор Махнуть к нему навстречу, и вскочить В тележку, и доехать до крыльца! И разве же не вдвое веселей Встречаться так в день именин твоих? Ребячья простодушная корысть Зараньше ждет с открытою душой Богатой жатвы. Так я раз стоял И ждал. И вижу – едут. И бегу Навстречу во весь дух – вскочить, обнять И целовать его. И вот – но что же В руках его? И слушаю слова: «Ну, вот тебе твой ястреб». Не дышу… – «Я – я просил – я – саблю» – и молчу — И – в слезы. Правда, что не так-то долго Я плакал, как его мы разглядели, И нитку привязали, и пустили – Не ястреба, а чудо: черно-синий, С расправленными крыльями, и клювом Изогнутым, повернутым направо, И с черным глазом; с крепкими костями Из палочек и прутиков – вблизи, – Он снизу издали – живым казался: Так он ширял могучими крылами В поднебесье, что даже мелких пташек Пугал своим полетом – дальше – выше – Восторг! И был особенно я весел В тот день, как бы за слезы в воздаянье, И где-то там, на самом дне души Чуть позднее дрожало сожаленье; Его я замечал ли? А назавтра, Когда отец, приехав, подал саблю Мне вожделенную, – я как-то мало Обрадовался ей. И вдруг – увидел, Как осторожно он вчераза крылья Держал руками ястреба – и понял, Что так его держал он всю дорогу… Конечно, после много веселился И саблей я, и ястребом. Но всё же Не мог я долго, долго позабыть Того раскаянья, и угрызенья, И к сердцу вдруг прилившей запоздалой Любви и нежности. И вот теперь, Когда прошло уж много, много лет, Когда в мечтах нет сабли жестяной (Когда и времена переменились, Так что и он не с прежней неохотой, Пожалуй, бы мне саблю подарил), – Я многое, да, многое забыл, А с тою же любовью помню ясно И с поздней нежностью – всё эти руки: Вот – держат за концы широких крыльев Бумажную синеющую птицу – Так бережно и осторожно. Тут И весь рассказ мой. Так нередко в жизни Едва заметный миг – навечно дорог, И памятен, и жив, и жизни учит, И жизненно душой путеводит. Вот мой рассказ. А между тем, смотрите — Каштаны уж готовы, испеклись, И вкусно пахнет жесткая скорлупка. Заря уж потухает. Вечер тихо Склонился к ночи. Скоро на покой.

ДОМИК

In diesem Hause wohnte mein Schatz.

Heine [7]

В этом доме ты, мой друг, жила. Как его я полюбил за это! Я и в светлый день его любил – С васильками на раскрытых окнах, С этим милым и простым уютом, С белизной накрытого стола; Я любил его и в тихий вечер: Так, с прогулки поздней возвращаясь, Мне бывало радостно увидеть Мирной лампы свет за занавеской И на белом поле тень твою. Только быстрой, радостной толпою Убежали дни – и без тебя Я любил твой милый домик – странный, Без цветов, без занавесей светлых, Со слепыми стеклами окошек И с безмолвной грустью о тебе. Но – как скоро насмеялись люди Над моею светлою печалью! Я услышал в доме голоса, Я увидел в окнах чьи-то лица Занавески с пестрыми цветами – И уж ночью в темных пятнах окон Я не мог следить своей мечты И, шепча, твой образ в них лелеять… И теперь я не иду туда – К дому тихому – к мечте – к тебе… Только редко издали взгляну – И, вздыхая, никну головою.

7

В этом доме жило мое сокровище. Гейне (нем.).

В СЕЛЕ

В селе Балакове на волжском берегу Под звездным куполом июньской теплой ночи В немолчном говоре и пароходном шуме – В селе Балакове на пристани слепец, В одной руке держа разогнутую книгу И от строки к строке водя по ней перстом, Звенящим голосом, подняв лицо, читает Толпе святой рассказ про дочерь Наира; А возле – поводырь, мальчишка, с фонарем Сбирает медяки, бросаемые на пол Дощатой пристани. При шуме пароходном Торопится народ и свой товар грузить, И сесть на пароход, и просто потолкаться – И громко «публику» слепец благодарит. А звезды и вода горят спокойным светом И тихо слушают одни – святой рассказ.

ТИФЛИС

Люблю брести один по улице Тифлиса, Где строгий обелиск немого кипариса Темнеет, недвижим на белизне стены, И в знойную лазурь стремит столетий сны. Но более люблю пробраться понемногу Из городских теснин – на вольную дорогу, Где встречу буйволов, волочащих арбу, Верблюдов порожнем – нестройную гурьбу – И смуглых путников с живой гортанной речью; А может, ни одну мне душу человечью Судьба счастливая навстречу не пошлет – И ветер гулевой беспечный свой полет Помчит навстречу мне меж серыми скалами И — нежно-теплыми и полными волнами, Всей роскошью садов – дыханьем миндаля Повеет на душу весенняя земля.