Ее перо замерло, и она подняла голову.

Темные большие глаза встретились с его взглядом, и Куинн замер. Как же она знакома ему. Он знает ее дольше, чем любого другого человека в своей жизни. Хотя бы в одном человеке он видел хорошее – и только хорошее. И она любила его по-своему – хотя и не так, как любила Энтони. Куинн был вынужден признаться себе – он давно догадывался, что небезразличен ей. Ему, безусловно, повезло.

И все несчастья, которые ему пришлось перенести, показались чуть менее значительными.

Он прокашлялся.

– Как я понимаю, вы, юные леди, трудитесь здесь уже почти два часа.

Фэрли вскочила и подбежала к нему.

– Папа! О, это намного-намного интересней, чем те примеры, которые меня заставляла решать старая Бидцлуорд.

– Осмелюсь предположить, что так оно и есть. И сколько же овец вы решили прибавить к нашему стаду?

– Глупый. Мы с Джорджианой обсуждаем все с мистером Брауном, прежде чем решать сколько. А ты знал, что шерсть у саутдаунской мягче, чем у лейчестерской? Но если скрестить их…

– Так вы теперь обсуждаете скрещивания? – Он покачал головой.

– Так, чуть-чуть, – быстро ответила Джорджиана. – Совсем чуть-чуть.

– Хм. Возможно, я не зря заглянул сюда.

– А зачем ты пришел сюда, папа? Мы с Джорджианой не любим, чтобы нас отрывали от дел, – сказала Фэрли повелительным тоном. – По крайней мере, Джорджиана так всегда говорит.

– Тогда, полагаю, мне придется уйти отсюда и съесть всех червей самому, – ответил он.

Широкая улыбка озарила лицо Джорджианы. Улыбка, какой Куинн не видел уже очень давно.

– Понятно, – подмигнула Джорджиана его дочери. – Это всегда было нашим тайным кодом для рыбалки.

– О, если так, то я тоже хочу пойти поесть червей, – заявила Фэрли. – Надеюсь, мне не придется на самом деле, их есть? Я, конечно, буду, если ты будешь, но вообще-то мне совсем не хотелось бы.

Куинн рассмеялся, поднял дочь на руки и поцеловал в кончик носа.

– Червей ест только тот, кто последним поймает рыбу.

Она счастливо завизжала.

– Ну, значит, это буду не я и не Джорджиана, папа. – Она вывернулась из его рук и побежала к двери. – Догоняйте.

Куинн взглянул на Джорджиану после того, как шаги Фэрли затихли в коридоре. Он поклонился и предложил ей свою руку.

– Ты же присоединишься к нам?

Она беспомощно пожала плечами и кинула взгляд на недописанное письмо.

– Пожалуй, мне не стоит. Эти письма должны быть отправлены сегодня.

– Когда это ты решила взвалить на свои плечи бремя всего мира?

Она засмеялась:

– Забавно. Я бы могла спросить тебя о том же.

– И вероятней всего получила бы тот же ответ. Пойдем, Джорджиана, ты же не откажешься от приключений, не так ли? И к тому же, – он наклонился и заговорщически зашептал: – я видел, как сюда идет Гвендолин.

Джорджиана печально улыбнулась.

– Ты слишком хорошо знаешь, как меня уговорить.

– Нет. Мне просто очень не хочется, есть червей, а моя дочь уже получила достаточную фору.

– О, – ответила она, быстро вставая. – Даже не думай, что я поймаю меньше рыбы, чем ты.

Для рыбалки было слишком жарко. Вместо рыбы рядом с крючками плавали крохотные мальки. И в довершение всех бед появилась выдра. Издевательски тряся своими усами, она принялась нырять в холодную темную глубину водоема.

Фэрли выжидательно посмотрела на отца и прихлопнула насекомое на его красной шее.

– Папа?

– Да, любовь моя?

– У меня есть предложение.

– Хм, слушаю тебя.

– Я готова признать свое поражение и съесть крошечный кусочек червя, если ты позволишь мне побродить по мелководью. Не купаться, ты не подумай, просто пройтись рядом с камышами. Там очень мелко, правда. Папа, сегодня так жарко, – простонала она.

Куинн почувствовал на себе взгляд Джорджианы.

– А что ты готова сделать, если я предложу тебе не просто побродить по мелководью, а искупаться? – Он повернул голову, чтобы увидеть реакцию Джорджианы.

Она улыбалась ему.

– О, папа, все, что угодно! – взволнованно закричала Фэрли и принялась развязывать свои ботинки.

– Будь осторожнее, дорогая, – предупредительно произнесла Джорджиана. – Лучше с самого начала выслушать все условия. Твой отец имел обыкновение предлагать людям, а особенно мне и своему кузену Энтони, вещи, которые те хотели больше всего на свете, в обмен на что-то, чего они совсем не желали делать.