Все сонеты Шекспира
вернуться

Шекспир Уильям
Шрифт:

CXXXVII

Мешает мне Любовь, глупец слепой, увидеть то, что вижу наяву. Не красота взор ослепляет мой, а то, что красотой не назову. Влекомый ложью по морям страстей, где не один скитался экипаж, мой взор в неверной гавани твоей моё же сердце взял на абордаж. Но почему фамильною землёй оно считало пастбище для всех? Или мой взор, обманутый собой, окутал чистой правдой грязный грех? Я словно погружён в чумной туман: глаза мне лгут, и на сердце обман.

CXXXVIII

Когда она мне лжёт, что целиком из правды состоит, я верю ей. Я ей кажусь неопытным юнцом, невеждой в мире каверзных затей. Сочтя, что молод я в её глазах, хоть виден ей закат моей весны, я поощряю фальшь в её речах: для нас обоих в правде нет цены. Что ж мы признать с любимой не хотим её притворство и мои лета? да, но любовь идёт и пожилым, и любит слыть правдивой красота. На ложе нашей лжи ложится лесть, и льстят грехи нам, чтоб не надоесть.

CXXXIX

Не заставляй оправдывать обид, что терпит от тебя душа моя. Пусть силой то, в чём я силён, сразит не твой фальшивый взгляд, но речь твоя. Скажи, что неверна, но предо мной, любимая, не стой, потупя взор; бей не таясь, поскольку я стеной не стану, отражая твой напор. Но если милой ясно и без слов, что мне грозят её глаза войной, она отводит их, моих врагов, чтобы с другим вступить в смертельный бой. Меня мои мученья умертвят, и пусть добьёт меня твой нежный взгляд.

CXL

Будь злой, но мудрой, чтобы палачом не стать для тихой кротости моей, не то в моём страдании немом проступят голоса моих скорбей. Не ради страсти научить уму тебя я мог бы, — ради нежных слов; поверит умирающий всему, что от своих услышал докторов. Отчаявшись, зайду умом в тупик и оскорблю тебя, а белый свет так извращён, что глупый клеветник найдёт глупцов, охочих до клевет. Тебя спасёт от них твой честный взгляд, хотя ты сердцем метишь невпопад.

CXLI

Я, видя тысячи твоих грехов, глазами не люблю тебя ничуть, но им назло я сердцем не таков, и страсть к тебе мою терзает грудь. Ни слух мой — речью томною твоей, ни осязанье — ласковой рукой, ни вкус, ни обонянье в мир страстей не втянуты для пиршества с тобой. Но чувства и способности ума не сладят с глупым сердцем нипочём, что, их не слыша, служит задарма, рабом при сердце состоя твоём. Ты — бедствие моё, а мой профит — в том, что мой грех меня же и клеймит.

CXLII

Любовь — мой грех, и грешный мой порыв клеймишь ты добродетелью своей, но твой упрёк не будет столь правдив, когда сравнишь ты, кто из нас грешней. Нет, не твоим бранить меня устам, чей пурпур осквернён печатью лжи, скреплявшей грех так часто, как я сам взимал с чужих постелей платежи. Люблю тебя, другого любишь ты, а он твой ловит взор, подобно мне. В душе взрастив сочувствия цветы, сочувствие заслужишь ты вполне. А если хочешь брать, не подарив, то не придёт никто на твой призыв.

CXLIII

Как своего бросает малыша в погоне за пернатым существом хозяйка, что за птицею спеша, не замечает ничего кругом, хотя и плачет мальчуган навзрыд, гонясь за ней, но от него она за курицей порхающей бежит, заботою своей увлечена, — так мчишься ты за собственной мечтой, меня, ребёнка своего, гоня, но, изловив её, вернись домой, и приласкай, как матушка, меня. Хоть будет при тебе твой верный Вилл, — вернись, когда зову я что есть сил.

CXLIV

Два духа мне на счастье и на зло опутали меня: я полюбил мужчину, чьё обличие светло, и женщину — исчадье чёрных сил. Меня толкая в ад, мой женский бес рассорить хочет ангела со мной, чтоб демоном святой сошёл с небес и в грязь упал, расставшись с чистотой. Могу сказать, хотя и наугад, что в дьявола мой ангел превращён: я всеми брошен, значит, в самый ад утянут был своей подругой он. И не узнать, где добрый ангел мой, пока его не бросит ангел злой.