Посох в цвету: Собрание стихотворений
вернуться

Бородаевский Валериан Валерианович
Шрифт:

III

«Наш милый сын, рожденный на вершине…»

Наш милый сын, рожденный на вершине, Как неба дар был сердцу беглецов; И кольца змиевы баюкали отныне Младенца нежного под шелесты дубов. Он дивно рос и креп, внимая, как в долине Скликались голоса торжественных дроздов, Как в горней высоте, к неведомой судьбине, Стремился рой святых на властный клич богов. Уж стал он отроком прекрасным и печальным; Уже в расщелину ушел премудрый змий, Чтоб сердце сжечь свое на алтаре хрустальном Под пенье сладостных подземных литаний; А юноша мечтал о славном бранном споре И о красавице, тоскующей в затворе.

«В сияющей чаше белогрудые ласточки…»

В сияющей чаше белогрудые ласточки, Безумствуя, реют на широких кругах; – «Из солнца бы вырвать нам зернышко радости, А там и затихнуть, умереть в камышах». – Не спросят у сердца: ты, сердце, устало ли? Сгорая, всё выше восходить мы должны И помнить про небо, про ласточку малую, Про волю святую острокрылой весны.

«Ты свела, как раковина, створки…»

Ты свела, как раковина, створки. Ты бледна и говоришь едва. Редкие слова бессонно горьки, Как полынь-трава. И, в глубоком кресле отдыхая, Видишь там, через окно зеркал: Брошена русалка молодая, Вольная русалка между скал. Острый камень окровавил руки; Непреклонна стража хмурых гор. И в последней угасает муке Синий взор.

«Скажи, какой рукой, нечистой и позорной…»

Скажи, какой рукой, нечистой и позорной, Ты сброшена – ребенок — под уклон? За слово ль нежное иль за платок узорный Ты предала твой дорассветный сон? Какими шла неверными тропами, Где находила камень — голове И алыми холодными устами Росинку малую ловила на траве? Как, наконец, смирилась и потухла, И вот теперь — ключом заведена — Косишь глаза, как розовая кукла, И просишь поцелуев и вина! Ах, в этом теле, маленьком и хрупком, Ты тайну неизбывную хранишь И – мертвая, – кружась заздравным кубком, Нам о любви растоптанной поешь

«Итак, фальшивы были роды…»

Итак, фальшивы были роды, Был крик ребенка – только миф, И возле дерева свободы Разлегся охмелевший скиф. Всё глуше, глуше льются речи, Всё тише топот стад людских. Так меркнут тлеющие свечи В дыре подсвечников пустых. Увы! Навеки – то, что было, Что в древности своей седой Сказалось Тютчеву как сила Бессмертной пошлости людской .

«На поиски, быть может, лучших мест…»

На поиски, быть может, лучших мест Стремится нить лучистая далеко; Что до меня – куда ни кину око, Я вижу свет и только свет окрест. Небесный хлад в парче златистых звезд Встречает клен, как мудрый царь востока; Душа лесов, под дуновеньем рока, Восторженно свой поднимает крест! Здесь бересклет, румянясь как ланиты, Стыдливой девы, сердцу говорит, Что беззаветно любящий дарит; Что вечностью те будут позабыты, Кто в строгий час свиданья с женихом Тьму не пронзит приветственным огнем.

БАБЬЕ ЛЕТО

Спеши, спеши – короче стебель! Дробите лист – вся сила в цвет! Так мало солнца в бледном небе, Чуть улыбнулось – и уж нет! Вот на бугре, средь глины бурой Пригрелся лютик… – как цветет! Он до поры успеет хмурой И просиять — и кинуть плод. Гвоздика, видно, опоздала: Малиновый венок так мал! Пусть! Ты права, когда искала Пробить свой корешок меж скал! А было жестко, было больно, – Так больно было – путь искать И, замирая мимовольно, О влаге камень вопрошать! Что было так легко в апреле, То чудо – в этот краткий срок; Но мир – весь чудо, и у цели Смеется каждый лепесток. Святое время – бабье лето: Тепла последний перегон; Как будто явь — и точно сон; Как будто песнь – а кем пропета?

«В звуке – вся жизнь, вся надежда в торжественном гуле…»

В звуке – вся жизнь, вся надежда в торжественном гуле В трепете ветра и рокоте вод; Думы свой круг завершили – устали, уснули; Сердце смирилось – и ждет. Вот из-за рощи волна доплеснула святая Колоколов. В синих просторах звезда прочертила, мерцая, Мнится: ласкающий зов… Ты ли, душа, мне родная, Вышла, любя, из своих берегов?