Посох в цвету: Собрание стихотворений
вернуться

Бородаевский Валериан Валерианович
Шрифт:

ТЕБЕ И ЕМУ

Ты говорила мне, что он уже садится И гордо выглядит, как молодой орел. И любо слышать мне, как сыном мать гордится, Приветствуя ребячий произвол. Он зим еще не знал, и круг его в начале. Стремленье первое – дать юной силе ход. Чтоб руки матери подняться не мешали, Он много раз их гневно оттолкнет. И будет сладкий миг, когда он крепко станет, И лучший миг еще, когда он крикнет: я! И он пойдет на клич, куда его поманит Прекрасная богиня бытия. В углу моем, смиряясь, незримо привыкаю Сурово заглушать зов жизни изжитой. Чего еще я жду? Иль, может быть, желаю? – Жизнь хороша, но лучше – на покой… Что впереди с моей я стал бы делать волей? Обманы смутных дней я до конца познал, И ныне утлый гроб мне грезится без боли, Заманчивый, как страннику привал. Расскажешь сыну ты, когда понять он сможет, Как странно наши с ним скрестилися пути; И пусть рука его тебе еще поможет За мною вслед покорно добрести.

СТАРУХА

Посвящено В. Е. Бахтадзе
Едва повечеру окончится поверка И скрежетом ключа мне кровь оледенит, Ко мне приблизится старуха-лицемерка И на ухо спеша заговорит. Меж тем как ночь недвижима на страже, Проходит старая и шепчет, наклонясь, Что был ты то да се, силен и важен даже, И чьей-то прихотью стал только грязь. И липнет, как слюна, и сморщенной рукою Докучно, медленно чело ласкает мне. От этой жалости я рабьим сердцем вою И цепь мою кусаю в полусне. Все койки до конца она пройдет дозором, Оплачет всех, кто слезы лить готов, И нескончаемым, томящим разговором Заманит нас в трясину без краев. А ночь тюремная на страже не устанет, Покуда черноту царапает восток, И каждый, истомлен, как приведенье встанет На скрип ключа, будящего замок.

ЗАПРЕТНОЕ СВИДАНИЕ

Сквозь щелку двери мы едва переглянулись, Ты поняла меня, и губы улыбнулись. Прощаемся кивком. И вот к тому окну Спешу перебежать: обманем сатану! И я не долго жду. Спешит. Остановилась. Корзину ставит в снег. Окно дарует милость Беседы радостной, свободной и живой. Чуть только далеко… Но воздух-то какой! И в этом воздухе ядреном и колючем Твой голос слышится, отрадно благозвучен, Как горного рожка торжественная медь, Как журавлиный клик, манящий улететь… Морозец-то каков! Но в сочетанье дружном Два наших голоса текут зефиром южным.

НОВЫЕ СОСЕДИ

От сумы да от тюрьмы…

Пословица

Новые соседи принесли нам жалобы новые, Слова-то другие, а послушаешь – те же. Ночью храпы иные, а сны, видно, наши, свинцовые… Наши прошли вы этапы, наши канавы и межи. Новые соседи, привет от старых пленников! Только не горюйте слишком, не советую: Жить здесь можно труднику, можно и бездельнику, Есть куда направить лодочку отпетую. Лодки наши, лодочки, с парусами рваными, Бури-то вас бросили и рубили скалами… Солнце где-то прячется, скрытое туманами. Много горевали вы? То ль еще бывало нам? Бросьте счет, товарищи: дни, недели, месяцы… Не томи, друг, сердца, назад не оглядывайся, Принимай без страха всё, что только встретится, От сумы с тюрьмой, смышленый, не отказывайся…

КОРЕЙША

Провидец, скрывшийся безумьем, словно маской, Он в шутку звал себя студентом хладных вод И жил, утешенный какой-то дивной сказкой, В больнице под ключом – Бог весть который год. В чудачествах не знал ни меры, ни предела, Сегодня – балагур, назавтра – глух и нем. Брал приношения и раздавал их тем, Над чьими душами нужда отяготела. И много было в нем непонятых глубин… Забьется в уголок, зачем-то камнем диким С благоговением, с вниманием великим Дробит бутылки там… Как маг и властелин. Когда к нему порой ходили за советом, Он на клочке писал неясные слова. Он юродивым был и, может быть, поэтом, И умер, преклонясь, как осенью трава. ……………………………………………… За гробом рос прибой задумчивых людей. Шли плача и скорбя. Казалось, будто правил Он сердцем простецов, кто любит горных фей… И след сияющий по-над Москвой оставил.

МОЕЙ ЖЕНЕ

Мать четырех детей – двоих ты потеряла: Порхнули ласточки из милых рук. Мечтой скорбящею за ними ты витала; Так облачко целует лунный круг. И двое близ тебя: наш отрок и малютка, А я в плену – и как могу помочь? Томит грядущее: оно темно и жутко: Холодная, всклокоченная ночь. И пусть мне говорят, что я напрасно верю, Что я не в силах Бога доказать, – Пусть будет так! Я тайну сердцем мерю: Я знаю, что такое смерть и мать.

НЕ ХЛОПОЧИ

День пережит – и слава Богу

Тютчев

Читай мои стихи… Я в них тебе виднее. Забудь про шелуху печальную мою. Я душу отдаю моей крылатой фее И в ней тебя и мир ласкаю и люблю. И что мне до того – я тощ или упитан? Тюремной сырости души не умертвить. Когда для песен я взлелеян и воспитан, Я в беспредельности давно уж начал жить. Не беспокой же тех, кто в мире власть имеет. Так безразличен мне превратный мой удел… Когда в душе моей весной незримой веет, Мне только жалко их тупых враждебных стрел.

СЕКТАНТ. (Откровение, гл. 11, ст. 2-3).

Сегодня ввергнут к нам евангельского толка Сектант, и вопрошал его наш сионист, Как экземпляр живой диковинного волка, Что между сереньких так странно бел и чист. Да, веру жаркую не спрячешь – не иголка. – Но в Тройцу верите? – Как в Библии стоит. – И в Богородицу? – Он гнулся мягче шелка, Но отвечал, храня невозмутимый вид. – В Апокалипсисе, – сказал он в заключенье, – Есть нам пророчество: закончится наш строй В сорок два месяца – и будет нисхожденье. Затихнул и поник печально головой. «О, два свидетеля, отцы святых декретов!» Так говорил слуга евангельских заветов.