— Собирайтесь, гражданка Лебедева! — отчеканил первый милиционер. — Время дорого!

— Куда собираться? — пролепетала Надежда. — Вы вообще кто?

— В отделение на допрос, — сказал второй милиционер, в котором Надежда узнала вчерашнего, как его, Индюкова.

— С чего это так срочно? — Она пожала плечами. — Меня Семен Иванович вчера вызывал…

— Не тяните время, Лебедева! — гаркнул первый. — Будете сопротивляться, мы имеем право забрать вас силой!

— Силой? — изумилась Надежда. — Арестуете силой? А ордер у вас имеется, а, Индюков?

— Никто вас не арестовывает, — Индюков заерзал на месте, — а просят прибыть на допрос. Только скорее надо, полковник ждать не любит.

— Начальство, значит… — сообразила Надежда. — Ну ладно, только оденусь. — Она направилась в ванную.

— Да недолго там! — прикрикнул первый визитер. — Времени мало!

— Подождешь, не сдохнешь, — огрызнулась Надежда, но тихо, так чтобы он не слышал.

На лестнице первый мент крепко держал ее за локоть, Индюков топал сзади. В холле присутствовали весь персонал пансионата и некоторые постояльцы.

«Дожила, — горько подумала Надежда, — сраму-то… Хорошо хоть наручники не надели…»

Надежду проволокли по коридору и втолкнули в кабинет.

Дверь за ней захлопнулась.

Кабинет был большой, не то что у Дятлова с Зеленушкиным. В дальнем конце этого кабинета, за огромным, как ледокол, столом, восседал громоздкий мужчина, по лицу которого было сразу видно, что он считает себя большим начальником. Мужчина этот отдаленно был похож на осеннего медведя, который уже собрался улечься в берлогу, но тут ему помешали непредвиденные и неприятные обстоятельства.

Он уставился на Надежду мрачным, пронизывающим взглядом и проговорил, тяжело ворочая каменными челюстями:

— Лебедева?

— Совершенно верно, — ответила Надежда Николаевна и прошла отделявшее ее от стола расстояние. Перед столом стоял даже не стул, а табурет на трех ножках. Надежда взглянула на этот табурет с сомнением, но все же села.

— Я вам еще, так сказать, не разрешил сесть! — рявкнул хозяин кабинета, грозно перекатив желваки.

— Но вы же, так сказать, сидите! — резонно возразила Надежда.

— Молчать! — прорычал мужчина. — Говорить, только когда я, так сказать, спрашиваю!

— Ну, знаете… — Надежда пожала плечами. — Как, кстати, к вам обращаться? Я имею в виду ваше имя-отчество…

— Обращаться ко мне — гражданин полковник! По имени-отчеству с преступниками я, так сказать, не разговариваю!

— С преступниками? — удивленно переспросила Надежда. — Это кого же вы имеете в виду?

— Колитесь, Лебедева! — рявкнул полковник и ударил по столу кулаком. От этого удара подпрыгнули два телефона, и один из них жалобно звякнул.

Это был тот телефон, по которому Горловой разговаривал с подчиненными. Полковник недовольно покосился на него, но больше ничего не сказал.

— Что, простите? — удивленно переспросила Надежда.

— Колитесь! — повторил полковник, перегнувшись через стол и буравя Надежду глазами.

— В каком смысле?

— В самом прямом! В смысле, так сказать, чистосердечного признания. — Голос полковника чуть смягчился, он подтолкнул к Надежде листок бумаги и ручку. — Пишите: я, такая-то, чистосердечно признаюсь в преступлениях, совершенных мной такого-то и такого-то числа… Возможно, суд примет во внимание это чистосердечное признание и сократит, так сказать, меру наказания!

— Какое наказание?! — воскликнула Надежда, отбросив ручку. — Какие преступления? О чем вы говорите?

— Об убийствах, Лебедева! — пророкотал полковник, привстал из-за стола и навис над Надеждой, как скала. — Тут вам, Лебедева, не там! Я вам не Дятлов! Я вам не буду, так сказать, кашу по тарелке размазывать! Я с вами, так сказать, быстро разберусь!

— Извините, но такое впечатление, что вы бредите, — негромко проговорила Надежда.

Лицо полковника, которое и прежде имело оттенок кирпичной заводской стены, еще больше побагровело. Он приоткрыл рот, как будто ему не хватало воздуха, и выдохнул:

— Что? Отставить! Молчать! Не сметь возражать! Не сметь разговаривать с руководством!

— Как вам будет угодно! — Надежда замолчала и принялась рассматривать стену за спиной полковника.

Тот отдышался, положил перед собой огромные кулаки и проговорил тяжелым, как чугунная болванка, голосом:

— А вы тот еще фрукт, Лебедева! Я с вами хотел по-хорошему, по-человечески, но ничего не выходит. Значит, все будет серьезно. По полной, так сказать, программе.

Надежда оторвала взгляд от стены, на которой не нашла ничего интересного, и снова взглянула на своего собеседника, — если то, что происходило между ними, можно было назвать беседой.