Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница
вернуться

Эминеску Михай
Шрифт:

1891

ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

Перевод И. Гуровой

Даль еще кругом смеется. На полянах средь кустов Стайки кружатся дроздов, Но неслышно ночь крадется Из лесов. Овцы загнаны в овчарни. Слышен мерный скрип колес — Тяжело ползет обоз. На лугу кончают парни Сенокос. Вот уж засинели дали. Женщины с водой бредут. Девушки с полей бегут, Выше юбки подобрали И поют. Дети бросили возиться И кричать наперебой. Вот домой бегут гурьбой. Над печами дым клубится Голубой. Постепенно утихает Шум вечернего села. Кончив все свои дела, Люд усталый засыпает. Ночь пришла. Облака на небе тают. Спит селенье в тишине. Не блестит огонь в окне. Лишь собаки хрипло лают И во сне. За холмом — полоска света. Ярче, ярче — вот она! Поднимается луна, Словно ясный лоб поэта, Дум полна. Мягким колокольным звоном Старый бор сосновый полн. Еле слышен ропот волн, И чернеет над затоном Старый челн. Ветер набегает реже, И воды застыла гладь. Людям можно мирно спать: Тихо в небе на земле же — Благодать. Лишь любовь не спит, волнует, Дразнит юные сердца: Тайно встретясь у крыльца, Милый милую целует Без конца.

1892

EX OSSIBUS ULTOR! [71]

(Легенда)

Перевод В. Корчагина

Жил царь когда-то молодой. Он подлецов лишал богатства, Теснил тиранов, веря в братство, Пресек насилье и разбой. Но два князька, беснуясь в злобе И двух других подговори, Схватили юношу царя И погребли в глухой чащобе. А чтоб палаческий палаш Страшил предавшихся печали, Власть поделив, они сказали: «Преступен был гонитель наш!» Попы обрушили проклятье На тех, кто вспоминал о нем; Карался пытками, огнем Надевший траурное платье… И к месту, где почил герой, Никто, никто пути не знает, — Сам ад от взоров ограждает Его могилу вечной тьмой. Не проникают к той могиле Ни скорбный плач, ни яркий луч. Ни ветерка там… Лес дремуч, Немые сосны тайну скрыли. И лишь порой, когда зарю Настигнет туча грозовая, Из бездны молния, сверкая, Слетает к спящему царю. И кажется, что царь убитый Оковы тьмы готов стряхнуть, Что бог указывает путь К могиле, временем забытой. Настанет час — огонь небес Сразит неправду вековую, Пожар разгонит тьму ночную, Заговорит, пылая, лес. Восстанет в пламени багряном Царь, молнии разящей брат, И распахнет дорогу в ад Его исчадиям — тиранам.

71

Из могилы поднимается мститель! (лат.).

1892

ПОЭТ И КРИТИК

Перевод Р. Морана

«Я дам тебе прямой ответ: Прошу, оставь мечту о музах, Ведь ты бездарнейший поэт Здесь, в Сиракузах! Трохей хромает, ямб убог, Бессвязен стих, ужасен слог». Но Дионисий [72] не внимал, С Аяксом схожий в злобе ярой, Он запер критика в подвал Под башней старой. В Гомера тучи стрел мечи, Но если он монарх, — молчи! В короне плох любой поэт, Но, кто поэтом стал на троне, Тот — гений. И сомнений нет, Что и в Нероне, Когда он при смерти хрипел, Не кесарь, но артист скорбел. И бедный критик, от чинуш Терпя щелчки и оскорбленья, Весь день был вынужден к тому ж Страдать от чтенья Стихов, какие в час иной Он звал бездарною стряпней. С утра до вечера при нем Гнусавил раб; шуршали свитки… И подвергался день за днем Он этой пытке. Там был исписан даже свод Отрывками из тех же од. Так год прошел. И вот в тюрьму Пришел чиновник с доброй вестью: Тиран прощает все ему И просит честью Скорей явиться во дворец. Радушен царственный певец! «Я вновь стихи сложил. И мне Поют зоилы дифирамбы! Теперь я делаю вполне Прилично ямбы. В них вовсе нет плохих стихов! Хочу узнать: твой суд каков?» Являя вдохновенья вид, Поэт читает… Вьются списки. И голос выспренний звучит По-олимпийски! Придворные в восторге: «Ах, Какой талант! Какой размах!» «А ты что скажешь, Поликсен?» Но тот, не отвечая даже, Дрожа, побрел вдоль пышных стен И молвил страже: «Ключ от тюрьмы с тобою, брат? Веди меня в тюрьму назад!»

72

ДионисийI Старший — тиран Сиракуз (432–367 гг. до н. э.).

1892

МОСТИК РУМИ

Перевод Р. Морана

I
Говорят, вся мудрость мира В голове у Руми скрыта. Вот его к владыке Гупте Как-то приводит свита. «Завтра Новый год, — промолвил Государь, — и по законам Старины веселый праздник Мы должны устроить женам. Ты святой и чудотворец, Признанный всем честным людом, Я желаю, чтобы завтра Ты украсил новым чудом Наше празднество. Согласен?» Но безмолвен мудрый Руми, Он ответа не находит. Впал в глубокое раздумье. А потом ушел. Когда-то Он свершил чудес немало, Но прекраснейшее чудо Руми завтра предстояло.
II
Все народы Гималаев Собрались в долине горной: Жрец, вельможа, раб, крестьянин, В белом шлеме воин черный. В стороне стоят мужчины, А в широком полукруге Пляшут в праздничных одеждах Сестры, дочери, супруги. Семьдесят принцесс цепочкой Королева в танце водит. Знак — и пляска замирает. Руми из шатра выходит. Что в шатре? Никто не знает. Тишина царит, покуда Раздвигаются полотна, Облекающие чудо. Видят: столбики открылись, А на них дорожкой шаткой Доски тонкие лежали. Просто мостик. В чем загадка? «Государь, один всевышний В сердце женщины читает. Посмотри — в простой дощечке Мудрость божья обитает. Если на дорожку эту Ступит верная супруга, Красота ее лишь ярче Расцветет на счастье друга. Если же взойдет на мостик Та, что мужу изменила, — Искупая грех, красотка Почернеет, как чернила! Но таких здесь нет, надеюсь. С самой скромной, благородной Мы начнем. Потом за нею Все пройдут поочередно». Смолкли сотни тысяч женщин. Сколько чистой женской чести, Добродетели безгрешной Здесь в одном скопилось месте! Добродетель, учат Веды, Молчалива и бесстрастна. Отдает приказы Гупта, Просит, злится — все напрасно! И тогда он к королеве Обращается с улыбкой: «Может, первой для примера Ты пройдешь по тропке зыбкой?» «Я прошла бы, мне не страшно, Мне-то лично безразлично, Только в чести королевы Сомневаться неприлично! Ах, меня бросает в краску… Как? Во мне ты не уверен, Раз ты именно сегодня Испытать жену намерен?!» Гупта мрачно отвернулся. Он окинул взглядом быстрым Нипунику, муж которой Был красавцем и министром. «Государь, — она сказала, — Мы застенчивы и слабы, Много глаз меня смущают, А иначе я прошла бы!» И принцессы были б рады Пробежать, не оступиться, — Но позвольте, мостик может Обмануть иль ошибиться! Мало ль что еще случится… Руми шутит, это ясно, Да и доски слишком тонки — Им довериться опасно! И потом — как можно верить Показаньям чурок грубых? Убедила государя Речь красавиц алогубых. И спросил он Руми хмуро: «Где же чудо?» — Улыбаясь, Жрец ответил: «Этот мостик Не волшебный мостик, каюсь. Им не могут быть раскрыты Ни порок, ни добродетель, Но из-за него сегодня Трех чудес ты был свидетель. Величайшая заслуга — Не исполниться гордыни, Зная блеск своих достоинств. Ну, не чудо ли, что ныне Среди сотен тысяч женщин, Посрамив мою затею, Ни одна не возгордилась Добродетелью своею? Красота живет недолго, Зла она источник явный, Это женщинам известно, Вот они и благонравны! Так легко им стать красивей, Выйти всех милей отсюда; Ни одна не захотела! Это ли, скажи, не чудо? Третьим чудом, вечно новым, Было то, что мы доселе О втором и первом чуде И понятья не имели!» Рассмеялся грозный Гупта, Вторил каждый царедворец, Хохотал народ, смеялся Даже Руми-чудотворец. Но, смеясь, мужья на доски Недоверчиво глядели: Подозренья в них возникли, Их раздумья одолели. Ну, а жены? Так как честь их Оказалась вне сомненья, То они над старым Руми Потешались без стесненья.

1893

Николае Григореску (1838–1907)

«Штурм Смырдана»

ПЕСНЯ ВЕРЕТЕНА

Перевод В. Дынник

Сложила эту песню Я в горнице своей. Сложила эту песню, Не думая о ней. Крутилось и крутилось Мое веретено, За ним я повторяла, Что пело мне оно. Едва окончу песню — И затяну опять. Хоть позабыть бы рада, Никак не отогнать! За пряжею, у печки, В дороге — все пою. Что за напасть такая На голову мою! Усядусь ли за ужин — Слеза и потекла! Кусок застрянет в горле, Встаю из-за стола. Бегу на вольный воздух, А в голове гудит. Ее сожму руками, Пою, пою навзрыд. Я к мельнице подамся, А колесо в реке Мне песню напевает На нашем языке. Тогда сама невольно Я запою тотчас. Крестясь в испуге, мельник С меня не сводит глаз. Чтобы тоску и песню Развеять по волнам, Брожу я над рекою, Но вдруг по сторонам Как запоют платаны Под тихим ветерком! Напев их повторяю, — Он так душе знаком. Пойду бродить лугами, А луговой простор Вокруг поет и плачет — Иду укрыться в бор. В бору привольно плакать, — Он сам гудит, стеня. Повсюду плач — а люди Дивятся на меня! Но виновато только Мое веретено: Я просто повторяю, Что пело мне оно. Как жизнь моя без счастья Длинна и тяжела! Быстрее бы летела Или к концу пришла! Совсем к концу пришла бы, — И место бы нашлось Мне вволю нарыдаться, Не сдерживая слез, А то и мать бранится, Да и отец сердит, И молча, с удивленьем В селе народ глядит. Лишь ночью, темной ночью Могу, сама с собой, Я до рассвета плакать В подушку головой. Вот обниму подушку — И плачу без ума: Ведь этих слез не видит И матушка сама.

1893

ЭЛЬ-ЗОРАБ

Перевод И. Гуровой

Пришел к паше бедняк араб. Был темен взор, а голос слаб. «Я бедуин, но для меня Пришла пора продать коня. Вот он — мой Эль-Зораб! Когда я мчусь во весь опор, Кто не покинет свой шатер, Завистливо не глянет вслед? Он для меня — как солнца свет, Продать его — позор… Но крут нужды тяжелый путь, Моей жены иссохла грудь, Моих детей запали рты, Паша! Спасти их можешь ты, К ним милосерден будь! Взгляни, как скачет мой гнедой, Играя легкою уздой. Ты молнию обгонишь с ним. Дай денег — чтобы стал твоим Красавец молодой!» Провел коня вперед, назад… Паши горит восторгом взгляд, Но только гладит не спеша Седую бороду паша — Уста его молчат. «Я тысячу цехинов дам». «Паша, паду к твоим ногам! Об этом я мечтать не мог! Тебе воздаст за щедрость бог Здесь, на земле, и там!» Берет мешочек бедуин, В нем о цехин звенит цехин. Он счастлив: ведь его жена Теперь от смерти спасена, Спасен младенец сын. Богатство он домой несет! Теперь он больше не пойдет Просить в тени чужих шатров. Кормить голодных бедняков Пришел его черед. Прижал к груди цехины он, Уходит, счастьем опьянен. Но тут в глазах мелькнул испуг, И он остановился вдруг, Как громом поражен. На золото глядит в тоске, Мешок дрожит в его руке. Араб к коню идет назад, И слезы на глазах блестят, Как ручеек в песке. Коня он обнял и, скорбя, Густую гриву теребя, Тихонько плачет. «Мой алмаз! Мой гордый лев, услада глаз! Я продаю тебя! Дочь золотой инжир сорвет — Кому отдать ей спелый плод? Мой сын извилистой тропой С тобой к ручью на водопой Под вечер не пойдет! Нас больше в сумерках густых Не встретит смех детей моих, Не буду больше их втроем Усаживать в седле твоем… Чем я утешу их? Что мне сказать моей жене О нашем гордом скакуне? Как без коня мы будем жить? И люди станут говорить С насмешкой обо мне! Моя Раира, Эль-Зораб Другому продан, словно раб. Не будет больше звонко ржать, Не будет за тобой бежать, Куда ты ни пошла б! Жена, жена! Забудь о том, Как мчится на коне гнедом Твой Бен-Ардун, как он поет, Когда стреляет птицу влет, Пригнувшись над седлом! Встречать меня в вечерней мгле Не будешь выходить к скале, Миг встречи пропустить боясь, Не будешь ухо, торопясь, Прикладывать к земле! Прощай навеки, мой скакун! Пройдет и пять и тридцать лун, Где б ни пришлось тебе скакать, С тобой не встретится опять Несчастный Бен-Ардун! Не гладить мне твоих ноздрей И гривы не чесать твоей, Твоей не видеть красоты, Когда пустыню топчешь ты, Летя стрелы быстрей! Пустыня знала нас с тобой, Твой топот знала громовой! Теперь нам вместе нет дорог!.. Кто, друг, тебя напоит в срок Водою ключевой? Как я могу тебя отдать? Здесь ласки ты не будешь знать. Здесь будут бить тебя хлыстом, Замучат тягостным трудом, Ты будешь голодать! И будешь ты убит в бою!.. Нет радость не отдам свою, Не покорюсь моей судьбе! Паша! Вот деньги — я тебе Коня не отдаю!» Но потемнел паша, как ночь, Не в силах гнева превозмочь. В его глазах блеснул огонь: «С ума сошел! Мой этот конь! Иди отсюда прочь!» «Моих очей бесценный свет — Он твой, паша? Дай мне ответ! Чей голос для него закон, Кому во всем покорен он? Он — твой, паша? О нет! Я за него и с богом в бой Готов вступить и с сатаной! Зачем тебе один скакун? Богат конями твой табун!» О, сжалься надо мной! Ты видишь — у твоих я ног! Но в небесах велик пророк, Суд праведен его и гнев! Меня, ограбив и раздев, На гибель ты обрек! Так убивай и не томи! Да будешь проклят ты людьми! Твоих я денег не беру, Я лучше в нищете умру! Вот золото — возьми!» И приказал паша: «Раздеть! Эй, слуги, принесите плеть!» Но выхватил араб кинжал И рядом с Эль-Зорабом встал, Готовый умереть. Толпа оцепенела слуг. Кинжал вонзил в коня он вдруг, И вот из шеи золотой Забила кровь струей густой, И умер верный друг. Блестит в чалме паши алмаз. Минута тянется, как час. Араб ничком упал на труп, Стирает пену с мертвых губ, Целует мертвый глаз. Встает, кинжал прижал к устам, Потом его отбросил сам. «Мой сын отмстит, проклятый зверь! Ну что же, убивай теперь, А тело выбрось псам!»

1893

ВСЕ СВЯТЫЕ

Перевод И. Гуровой

Вот собралась благочестиво Вся братия монастыря. Поют стихи из псалтыря. Их помыслы чисты на диво, Их не смутят мирские страхи. Сегодня праздник Всех святых, Велит обычай пить за них — Ему покорствуют монахи. Причастие дает сегодня Паисий-старец. Чтя закон, Дно бочки вышибает он — В ней багровеет кровь господня. А дьякон важно и сурово Читает святцы — все подряд. И кружками отцы гремят За здравье каждого святого. «Спаси, господь… — буль-буль… — Адама… — Буль… — Сифа…» Мученикам честь Воздали, сколько в святцах есть, Потом — святым родного храма. Льют из бочонка, не жалея, И за Петра, и за Христа, За татя с правого креста, За мученика Фалалея. Луку и Павла поминают, За прочих праведников пьют. Едва по новой разольют — Еще святого подбирают. Смиренно пьют — и не устанут. Не обижая никого, Не выпьют две за одного И пить одну за двух не станут. Вот святцы наконец закрыты. Другая книга внесена. В ней тоже ищут имена. Найдут — и кружки вновь налиты. Запас святых все иссякает, Да и в бочонке близко дно. Уж нет святых. Но есть вино. Пить без святых? Не подобает! Где ж выход в этом затрудненье? Но вдруг Паисий застонал И у бочонка мертвым пал. Вскочила братия в смятенье. «Стой, братцы! — Кир промолвил слово, — Святые надобны для вас? Налейте же в последний раз; Пьем за Паисия святого!»